Искатель. 1978. Выпуск №4
Шрифт:
— Умный-то ты для кого, для себя? — спросил он Степана.
— Хотя бы! Отбор — закон природы… Или вы и на природу замахнулись? — насмешливо забубнил Степан, не отставая ни на шаг. — Просили тебя сюда, а? Законы свои устанавливать. Всеобщее братство. Хо-хо… Дай им волю, мужичкам, все полезут вверх, перегрызутся. Все впереди — и первых нет. Демос! Не-ет, это стадо еще попасти надо, законник, ангел ты непорочный…
— Вот как? Значит, ты за демократию без демоса? Оригинально.
Степка словно споткнулся. Андрей досказал, уже не скрывая издевки:
—
Он остановился. Степан тяжело дышал, переминаясь с ноги на ногу.
— Такому умнику дай власть — и он уже наполеончик. Логика?
— Речку, — выхрипнул Степан, — вспять не повернешь. А поверни, она все одно свое русло найдет. И не тебе его менять, не тебе!
— По крайней мере, откровенно… А насчет «звали — не звали» заткнулся бы. У ребят моих об этом спроси. Почти все местные. У себя дома. Да и я из Киева.
— Киев, — точно выплюнул Степан, — между прочим, когда то шляхетским был.
Андрей едва не уселся на снег, закашлялся от смеха — до того нелепо, должно быть, выглядели они сейчас среди поля, точно на сцене с искусственно повисшей луной: заносчиво нахохлившийся Степа, недоучка, которого он принял всерьез, и сам он, невольно загородивший тропу, не в силах справиться с душившим его беспричинным смехом. Таи и трясло всего.
— Ой, не могу. Извини, пожалуйста. Черт те что… шляхта! Ты-то при чем? Мы же с тобой оба хохлы, дурачина. В мирное время, верно, против пилсудчиков бунтовал, теперь за шляхту прячешься?
Степан будто невзначай обошел его и двинулся по тропинке. Остановился.
— Все верно, — сказал он, слегка качнувшись, с каким-то театральным жестом. — Все правильно. Равенство… Все бьются за свои привилегии. С той разницей, что тебя государство за ручку ведет, а другой собственным рылом дорогу долбит. Адью…
Нет, не стоило следовать за ним к Митричу. Листовку отдать Довбне — и пусть разбирается. В сумеречном свете луны, удлинявшей тени хуторских хат, застывшая на миг фигура Степана показалась неестественно огромной.
— А Стефку не трогай, — звеняще донесся голос Степана. — Мы с ней помолвлены. Понял? Иначе пеняй на себя, дважды повторять не буду…
Ого, это уже было серьезно.
Сутулая фигура в кожухе с неуклюже растопыренными руками стала подниматься к хуторку. Андрей смотрел вслед со смешанным чувством жалости и неприязни.
— Что думаете делать? — спросил Юра, выслушав лейтенанта.
В призрачном свете луны, сквозившем в мерзлое окно, лицо его, поднятое над подушкой, казалось настороженным.
Пошарив возле койки, Андрей осторожно поставил на табурет котелок с недоеденной перловкой. От холодной, чуть сдобренной подсолнечным маслом каши во рту оставалась горечь…
— Отдам листовку Довбне, это его компетенция.
— А я не об этом? Ведь то, что он вам говорил… За такие разговорчики, знаете?
Ах, вот он о чем.
— А еще завклубом! Контра. Такие-то листовки и пишут.
— Те, кто пишет, помалкивают, он просто болтун, путаник. И притом провинциальный какой-то. Искатель истины…
Скрипнул топчан, кажется, Юра даже привстал, озадаченный:
— Что ж, вы так и оставите?
— Нет, пойду доносить. В письменной форме. Мол, такой-сякой в таком-то часу сказал то-то… Спьяну да сглупу проявил аполитичность в вопросах социологии.
Похоже, это была первая его размолвка с Юрочкой. И спорить с ним было бесполезно. Придет время, жизнь научит.
— Появится Довбня, — сказал Юра, — я с ним посоветуюсь… если можно.
Ну что ж, по крайней мере, честно и не стоит обижаться, сержант действовал по своему разумению… А вдруг прав? Ясно прозвучал в ушах Степкин сочувственный, с подковыркой вопрос: «Чем расстроен, лейтенант… бумажкой выборной?» Откуда ему знать, что «выборная»? Мысль завертелась на одном месте, точно заевшая пластинка. Он лихорадочно вспоминал подробности, стараясь зацепиться за самую важную, сообразить: «Там, в комнате, он мог заглянуть в бумагу, пока я разбирал каракули?» Когда он спросил? До или после — на улице, после разговора с Политкиным? Кажется, после. Но откуда этот притворный тон, нервы сдали? Однако разыгралась к ночи фантазия. Председательский питомец — автор листовок? Чушь собачья!
— Товарищ лейтенант!
— Спи. Поступишь, как велит совесть.
— А может, вы из-за нее?
— Не понял…
— Ну… как бы это сказать… Ложная деликатность по отношению к сопернику. Все же знают, они жених и невеста. Я-то вас понимаю.
Копнул все же, копнул он его, Юрочка, расставил точки.
— Что ты городишь?
— Я же вижу. Стоит ей появиться, вы прямо в лице меняетесь.
— Учту. Спокойной ночи.
— Мне еще пост сменить. Лишний раз проинструктирую. Насчет бдительности.
— Вот и славно.
— А вообще-то надо бы вам подумать, прежде чем делать шаг…
— Какой еще шаг? Ты трезвый?
— В том-то и дело. Жениться бы на своей.
Наверное, он почувствовал свою бестактность, торопливо добавил:
— Все-таки разное воспитание. Как еще обернется жизнь? Демобилизация, учеба, нужен друг. А она — барышня, что там ни говори… из мещан.
— Все?
— Часы оставьте на табуретке.
— Они всегда на табуретке.
Но уснуть он еще долго не мог, и последняя мысль, расплывшаяся в сонном тумане, была на диво трезвой: скоро выборы — и прощай Ракитяны. И Стефка со своим женихом. Домой пора, домой. Жаль, дома нет…
В крохотной прихожей участкового Довбни, где сидела старенькая, в плисовом платьице старушка машинистка, Андрей проторчал не менее получаса, прислушиваясь к бурлящему за дверьми голосу Довбни, нет-нет и вздымавшемуся до высоких нот.
— Кому это он проповедь читает?