Искатель. 1982. Выпуск №2
Шрифт:
Сама вершина оказалась плоской и немного пологой, как лужайка, заваленная снегом. Подав руку запыхавшейся Нюсе, я помог взобраться ей на это маленькое плато. И все остальные выбрались, остановились, пораженные грозной красотой Главного Кавказского хребта.
— Товарищ командир, тут совсем как на самолете, — сказал возбужденно Гурам и засмеялся. — Все видно. Я перед войной летал один раз, честное слово.
Вася отошел немного в сторону, неловко задел какую-то пирамидку из камней. Она разлетелась, а к ногам скатилась
— Ребята, что я нашел! Судак в томате!
Банка была пустая, легкая. Вася легко вскрыл ее.
— А ну, дай сюда, дорогой, — сказал Гурам и вытащил из банки листок бумаги, стал читать расплывшийся от сырости текст:
“12 июля 1939 года на эту безымянную вершину поднялась группа студентов Киевского политехнического института в составе мастеров спорта Марчука, Голубева, разрядников Ходько, Павлова, Шульгина. Ура первопроходцам!”
Помолчав, Гурам добавил уверенно:
— За такую гору до войны значок давали “Альпинист СССР”.
Федулов тем временем подобрался к самому краю площадки, на которой мы были, и вдруг резко, зло зашипел:
— Ша! А то будет нам и значок, и вечная память.
Немецкие позиции были совсем близко, метров на 300–400 ниже нас. Ясно видны были проталины землянок и блиндажей, над которыми вставали дымки, насыпи камней, где притаились пулеметы. Прихотливо вились тропинки. Одна сползала с гребня вниз — по ней к землянкам двигалась вереница людей, навьюченных мешками, ящиками. Их подгоняли немецкие солдаты с автоматами.
— Гляди, гляди, бабы… и мальчонки… будто лошадей захомутали, гады! — возмутился Вася.
Внизу раздался выстрел. Одна из фигурок неловко ткнулась в снег, но движение “людского каравана” не прекратилось.
— Эх, достать бы их! — привстал Гурам.
Я предостерегающе погрозил ему кулаком. Стал делать пометки на карте.
— Забегали, затевают, видно, что-то, — сказала Нюся.
— Готовятся, — подтвердил Ашот. — Вниз, к морю, у них одна дорога — через нашу заставу.
— А может быть, они не собираются вниз… пока, — осторожно предположил Федулов.
— Как же, они сюда прибыли ультрафиолетовые лучи принимать, — съязвил Гурам.
— Потише, потише, братцы, — остановил я самых разговорчивых.
И тут мы услышали необычного тембра и силы звук, похожий на сигнал тревоги.
— Гора кричит, — пояснил Ашот, озабоченно вслушиваясь, — буран будет.
Этого нам еще недоставало… Я приказал готовиться к спуску.
— Нельзя вниз идти, командир, — твердо возразил мне Ашот, — не успеем. Ты посмотри на небо, вон туда… Черное небо. Скоро буран сюда придет. Нельзя идти.
— Совсем сдурел, — поежился Федулов.
— Пещеру надо искать или нишу, — настаивал Ашот, — быстро надо искать.
Внизу тоже, видно, почуяв неладное, всполошились, забегали гитлеровцы.
…Карниз, который мы отыскали, был метров на двадцать ниже вершины — узкая кромка, только ноги поставить. Сверху нависал ледяной козырек. Мы полусидели, тесно прижавшись друг к другу и к скале.
— Шевелите пальцами рук, ног, — тихо приказал я. — Не засыпать. Хочешь жить — контролируй себя. Дежурный контролирует всех. Ну, держитесь, прометеи…
— У него, говорят, хоть огонь был, — успел еще пошутить Гурам.
И налетел шквал.
— Эй, хлопцы, шевелите пальцами, не поддавайтесь! — Мне казалось, что кричу, но застывшие губы шептали едва слышно.
…Сквозь кружащую мглу снега вдруг начала проступать сначала неясно, потом все ярче зелень виноградника, искрящаяся быстрая горная речка, домики, прилепившиеся к скалам. Чернобровая женщина с таким знакомым родным лицом, заслоняя- глаза от солнца рукою, смотрела куда-то вдаль.
— Мама, — прошептал я, — я живой, мама…
— Знаю, сынок, — отвечала она и вновь смотрела туда, где тоненькая девушка легко несла кувшин с водою.
— Ануш! — Рванулся к ней и уже наяву почувствовал, как что-то треснуло. Это лопнула обледеневшая веревка, страховавшая нас.
Я мгновенно очнулся, подался назад, прижался к камню, тяжело дыша. И увидел, что метель стихла и оставила после себя лишь белую пелену, укутавшую все вокруг.
— Кто живой?
Мне никто не ответил.
От страшного отчаяния, что так, ни за что погубил людей, от чувства одиночества, не идущего ни в какое сравнение с физической болью, я вдруг закричал зло и отчаянно. Я ругал и войну, и горы, и немцев, и эту ледяную ловушку: “Мне ведь только двадцать пять! Сегодня, именно сегодня, двадцать пятого…”
— Дернул же вас черт, товарищ старший лейтенант, в такой морозище родиться, — прошептал Гурам.
— Обмыть бы это дело, — хрипло поддержал Вася.
— Спирт есть, — раздался тихий голосок Нюси. Она осторожно вынула из санитарной сумки флягу и протянула стоявшему рядом Левону… Шевельнулся, отряхивая снег, Ашот…
Вскоре мы вновь были на вершине, сверкавшей на солнце. Наши движения были неловкими, замедленными. Лица черны от мороза и ветра. Мы молча смотрели на тропу в немецком тылу, где перед бураном было так оживленно. Немцев не видно, а вдоль дорожки лежали окоченевшие, скрюченные фигурки, которые, дотащив до лагеря ящики со снаряжением, так и не успели спуститься вниз.
Я вглядывался в слабо проступающие из-под снега очертания блиндажей. Отсюда они казались такими близкими, доступными. И главное, там нас никто не ждет. Издали доносилось нестройное пение, звук патефона. У них же сегодня рождество. Перепьются, наверное, по поводу праздника. Лучшего случая, чтобы выполнить план-максимум, и не придумаешь. Если спуститься по противоположной от немцев стороне, где надо и выйдем. Конечно, придется до ночи подождать. При свете дня с нашими силами на них не попрешь открыто.