Искатель. 1984. Выпуск №5
Шрифт:
Он совсем не китаец, он — кореец, комиссар их партизанского отряда товарищ Хван. Однако по-китайски говорит так, что заслушаешься.
По-китайски разговаривает с Шэном и товарищ Никоноров. И если закрыть глаза, можно подумать, что человек, беседующий с тобой по душам, настоящий китаец.
Зловеще шумят камыши, вымокший до нитки Шэн Чжи грызет ячменную лепешку и ждет, когда совершенно стемнеет.
Прежде он, Шэн, был исполнительным, послушным рабочим. Жил он в пригороде Мукдена, работал на заводе сельскохозяйственных машин, в сборочном цехе. Зарабатывал сносно и каждую неделю отдавал жене
Однажды директор завода, проходя через цех, задержался возле веялки, которую монтировал Шэн.
— В следующем месяце поедешь в деревню — бригадиром группы ремонтников, — сказал Шэну директор.
Это сулило дополнительные заработки, а значит, приближало время, когда Шэн наконец-то сможет осуществить давнюю свою мечту. Этой мечтой был собственный домик с огородом, в котором жена и дочки могли бы выращивать овощи и цветы.
Если так пойдет и дальше, думалось Шэну, то в следующем году можно будет купить клочок земли, а еще через год начать строиться.
Однако судьба распорядилась по-своему. К тому времени в Мукдене уже хозяйничали японцы. Оккупанты хватали людей прямо на улицах. Облавы следовали одна за другой. Аресты стали повседневным явлением. Порой достаточно было произнести неосторожно одно лишь слово, и китаец попадал в тюрьму как враждебный элемент.
Разве мог он, Шэн Чжи, смотреть спокойно на ужасы, которые творились у него на глазах?
Когда подошел к нему однажды давнишний дружок, механик с электростанции, и завел разговор о японцах, а потом, как бы между делом, намекнул, что у него есть возможность выйти на связь с партизанами, он, Шэн Чжи, не стал притворяться, что не понял намека.
— Надо подумать, какую помощь можем оказать партизанам мы, рабочие, — вот что ответил Шэн старому товарищу.
— У тебя золотые руки, Шэн, — сказал механик. — Они очень пригодились бы в одной подпольной оружейной мастерской.
Так Шэн стал помогать партизанам. Долго помогал. И вот однажды глухой ночью перед входной дверью перенаселенного дома, где в убогой квартирке на втором этаже ютилось семейство Чжи, взвизгнув тормозами, остановилась машина.
— Жандармерия, немедленно откройте! — донеслось с улицы.
— Беги, Шэн!.. Это за тобой! — вся как-то вдруг сжавшись, прошептала жена.
Он метнулся на кухню, распахнул створки окна и выпрыгнул в темный двор.
Было это год назад.
А вот теперь он, Шэн, вслушивается в зловещий шум камышей и, настороженно всматриваясь в ночную темноту, шепчет себе:
— Пора…
Да, пора — и будь что будет. Внутренне Шэн готов к любому повороту событии, но, если не произойдет самое худшее, будет так: ползком через болото, вплавь через реку, потом, выпрямившись в полный рост, с поднятыми руками Шэн решительно шагнет навстречу людям с пятиконечными звездочками на зеленых околышах фуражек.
— Здравствуйте, товарищи! Я — Шэн Чжи, меня знает товарищ Никоноров! — по-русски скажет Шэн советским пограничникам, и на глаза его навернутся слезы.
ГРОЗОВОЕ ЛЕТО
Над Москвой клубились грозовые облака. Человек с рубиновыми шпалами в петлицах гимнастерки цвета стали, с орденом Красного Знамени на груди сидел за двухтумбовым письменным столом. Перед ним лежала выборка из донесений с пограничных застав о провокационных действиях японо-маньчжурской солдатни на дальневосточной границе.
Вертя в длинных пальцах красный граненый карандаш, человек читал:
«В Посьетском районе, в полутора километрах северо-восточнее пограничного знака № 11, группа японо-маньчжурских солдат численностью в 30 человек перешла границу Союза ССР и засела в камнях. Заметив приближающийся советский пограничный дозор, японо-маньчжурские солдаты открыли по нему ружейно-пулеметный огонь…»
«Японский отряд численностью около одной роты, перейдя границу Союза ССР, произвел нападение на советский пограничный наряд у Рассыпной пади в Гродековском районе. Встретив, однако, должный отпор, японский отряд был вынужден удалиться на маньчжурскую территорию…»
«Маньчжурский быстроходный катер, следуя вниз по Амуру в районе Джалинда, Перемыкино, Бекетово, Толбузино, Ваганово, шел в советских водах, причем команда вела наблюдение за советским берегом…»
«Ниже нашего хутора Бейтоново на Амуре с маньчжурского плота был обстрелян наш берег…»
Человек, изучающий сводку, жирными штрихами отчеркивал абзацы и, постукивая карандашом по краю стола, насвистывал мелодию марша из нового кинофильма «Если завтра война». Усмешка скользнула по его сухому, горбоносому лицу кавказца. Устремления организаторов провокаций были куда как очевидны: накалить и без того взрывоопасную атмосферу до критической точки. А там уж все пойдет само собой: полетит самолет, застрочит пулемет, загрохочут железные танки…
Полуобернувшись, человек посмотрел в окно, за которым клубились, густели и наливались чернильной синевой грозовые облака, и задумался о том, что не давало ему покоя все последние недели, — о «Командоре».
Два месяца назад поступила от «Командора» радиограмма:
«Дракон сообщает, что командование Квантунской армии ввело запрет на пролет гражданских самолетов над железнодорожной станцией Бинфан и ее окрестностями. Район станции Бинфан, находящейся к югу от Харбина, объявлен запретной зоной третьей степени секретности. Подробности через неделю, при очередном сеансе связи».
Эта короткая радиограмма говорила сама за себя: раз появилась новая запретная зона, к тому же еще строжайше засекреченная, следовательно, японцы создают какой-то новый объект, несомненно, военного назначения.
Однако через нелепо «Командор» не вышел в эфир. А потом в Центр поступил помер газеты «Харбинское время» Набран пая мелким шрифтом заметка в рубрике «Местные происшествия» сообщала.
«В камере предварительного заключения сыскной полиции повесился Павел Летувет, старший буфетчик трактира «Зарубежье», арестованный по подозрению в незаконной торговле спиртными напитками».
И невдомек было анонимному хроникеру, что эти его три строчки слепой нонпарели — эпитафия «Командору».