Искатель. 1984. Выпуск №5
Шрифт:
Все было ясно. Однако господин Сигемицу в лучших традициях японской дипломатии принялся с помощью словесных вывертов доказывать недоказуемое.
— Ваш ответ, господин народный комиссар, — сказал Сигемицу, — я понимаю таким образом, что советская сторона согласна практически урегулировать инцидент. Это соответствует намерениям японского правительства. Однако, говоря о границе между Маньчжоу-Го и Советским Союзом, нужно принимать в расчет и те данные, которые Маньчжоу-Го имеет после своего отделения от Китая. Нужно учитывать также и толкования Хунчунского
— Оккупация японскими войсками Маньчжурии не даст Японии права требовать изменения границы, — сказал нарком. — Мы, во всяком случае, на такое изменение и ревизию границы никогда не соглашались и не согласимся. Не наша вина, если Япония, оккупировав Маньчжурию, не видела тех или иных соглашений или карт, подписанных нами и Китаем, которые должны бы иметь законные хозяева Маньчжурии. Посол мог бы потребовать передачи ему копии соглашения и карты для изучения его правительством. Вместо этого японские военные предпочли путь прямых действий и нарушили эту границу. Это положение должно быть восстановлено. Мое согласие на прекращенне военных действий посол должен понять в том смысле, что японское правительство обязуется немедленно отвести войска на черту, указанную на карте, не повторять больше нападений на советскую территорию и не обстреливать эту территорию.
Что мог возразить на это японский посол, оказавшийся в положении человека, положенного на обе лопатки?
Сигемицу откланялся. В Москве было еще утро. В Харбине — солнце клонилось к закату.
ПЕШКА, КОТОРАЯ ДОЛЖНА ПРЕВРАТИТЬСЯ В ФИГУРУ
Ночь опустились быстро. Полковник Унагами стоял у окна, вы ходящего в сад, и думал о том, что план, который он разработал, кое в чем напоминает шахматную партию. Но в партии, которую предстоит разыграть ему. в отличие от шахматной, все фигуры — главные. Да и правила игры совершенно другие. В шахматах ходы делаются в строгом соответствии с правилами, установленными раз и навсегда, а в его игре правила будут меняться по ходу дела…
От размышлений полковника отвлек шум подъехавшего автомобиля.
«Без четверти десять», — отметил он про себя, бросив взгляд на часы.
Еще раз затянувшись, полковник опустил папироску на край фарфоровой пепельницы, прислушался.
Минуты через три внизу, под окнами, раздались шаги. Шли двое. Один ступал твердо, у другого походка была такая, словно он крался на носках.
Унагами обнажил в улыбке длинные зубы, мимо окон двигалась пешка — та самая, которой, по его замыслам, в дебютной стадии предстоящей игры отводилась роль главной фигуры.
Подтянув обшитый крученым шнуром пояс кимоно, полковник быстро прошел в свой рабочий кабинет. Здесь обстановка была европейская: письменный стол, пара плетеных кресел, узкий диван на гнутых ножках. На стенах, несколько скрашивая канцелярскую скуку, висели длинные узкие какемоне. На одном была изображена святая гора Фудзияма, на втором — голенастый журавль, глядящий на цветущую сакуру, а на третьем — одинокая сосна, склонившаяся
Половник погасил верхний свет, включил настольную лампу и поставил ее так, чтобы свет падал на одно из кресел. В ту же минуту в дверь постучались.
— Входите! — пригласил Унагами.
Дверь открылась так быстро, что даже не успела скрипнуть. Вошел крепкий, полногрудый, коротко постриженный человек в роговых очках и с усиками щеткой. Это быт майор Яманаси из Харбинской контрразведки.
— Привели? — спросил Унагами.
Майор молча указал глазами на дверь и опустился на диван.
— Что сказал начальник разведшколы?
— Прочел ваше письмо, уточнил детали и выбрал самого лучшего. Майор Оноуци заверил, что этот тип по части слежки — настоящий артист…
— А если без преувеличений?
— Я верю майору Оноуци.
— Языки знает?
— Знает. Японский, русский, ну и китайский, само собой…
— Внешность?
— Самая заурядная.
— Интеллектуальный уровень?
— Ниже среднего.
— Проверенный?
— В спецотделе школы уверяют: ни в чем предосудительном не замечен и предан как собака.
— Это хорошо, что как собака… Поговорю с ним…
— Мне подождать?
— Не смею вас больше утруждать, господин Яманаси. Спасибо за труды и поезжайте домой, а собака… собака до своей конуры и сама добежит.
— Воля ваша, господин Унагами!
Майор Яманаси вышел и через минуту вернулся вместе с китайцем средних лет, одетым просто, почти бедно, как миллионы его соплеменников: куртка из синей дабы, такие же синие штаны, обернутые над ступнями белыми обмотками, войлочные туфли.
Полковник Унагами окинул китайца тем оценивающим взглядом, каким начальник призывной комиссии ощупывает новобранцев.
— Еще раз большое спасибо! — улыбнулся он майору Яманаси, а китайцу указал рукой на кресло: — Садись!
Когда за майором с мягким скрипом закрылась дверь, полковник присел к столу.
— Куришь? — пододвинул он китайцу раскрытый портсигар.
Китаец кивнул и взял папиросу.
Полковник протянул ему зажженную спичку:
— Твоя кличка и номер?
— «Синдо — пятьдесят два».
— Когда тебя завербовали?
— Летом тридцать шестого года работал на строительстве аэродрома в Чахаре. Вот там-то как раз со мною и вступили в контакт.
— Кто?
— Агент по кличке Даймио. Фамилии не знаю.
— Военная разведка?
— Да, «гокума кикан» — военная разведка. Даймио работал на Доктора, а Доктор — это кличка японского офицера по фамилии Морисима.
— Откуда тебе известны такие тонкости? — разволновался Унагами.
— Морисима возглавлял японскую военную миссию в Калгане, — как ни в чем не бывало продолжал Синдо. — А знаю я это потому, что ваши люди порой забывают, что разведка — дело тонкое, и слишком распускают языки. Это нехорошо…
— Продолжай.
— Когда строительство аэродрома закончилось, переехал в Харбин. Здесь меня разыскал какой-то майор по кличке Шимоза и направил в разведшколу.