Искатель. 1985. Выпуск №1
Шрифт:
Фонарь «летучая мышь» на железном крюке, густые тени, яркое пятно света над картой, бинокль, планшет на столе, охапка зеленых веток в ведерке на полу. За столом — замполит батареи лейтенант Иван Драгулов, бойцы сидят на низких, наспех сколоченных чарах. Идет разговор.
— А что пишут в газетах? — раздается заинтересованный голос.
— Да вот пишут, что Гитлер малость напутал, объявил, что под Орлом и Белгородом не немцы первыми перешли в наступление, а Красная Армия.
— Хитрит, бандюга. Карты путает.
— Зачем
— А Гитлер жаждет триумфа, компенсации за Сталинград. Сам рассуди: под Курском он бросил против нас не один десяток дивизий, в том числе немало танковых, перебросил из Западной Европы самолеты, а потом подумал-подумал, да и решил подороже продать свои первые успехи: мол, Красная Армия перешла в наступление, а он, Гитлер, не только сумел оборону удержать, но и перехватил инициативу.
— Трудно было там… на Курской дуге.
— Да уж не сладко.
— Газеты пишут об артиллеристах, отбивающих атаки «тигров». По бронированным зверям вели и ведут огонь прямой наводкой, драться приходилось и в окружении, пока не подходили наши. Сейчас совсем другое дело в смысле обстановки, — пояснил Драгулов. — Теперь немец бежит, и я думаю, артиллеристы за ним все же поспевают. Как вы думаете?
— Да уж не отстанем теперь до Берлина, — раздался уверенный голос.
— Танкистам нашим тоже нашлась там работа. Командир танкового взвода лейтенант Бессаробов на своей тридцатьчетверке за один только день уничтожил три фашистских «тигра».
— Не могут немцы теперь так воевать, как раньше, факт.
— А вот что я вам расскажу об одном нашем летчике… Фамилия его Горовец. На своем истребителе он атаковал двадцать вражеских бомбардировщиков. Запомните: двадцать! И сбил за каких-нибудь полчаса девять из них. Никто еще в одном бою не сбивал девять самолетов. Достойный пример и для нас, артиллеристов.
— А сам Горовец? Жив?
— Погиб в этом бою. И показал тем самым, как погибает настоящий человек.
— Может, скоро наша очередь. Будем наконец наступать. Сидим здесь в обороне…
— Всему свое время К тому же в обороне не легче, чем в наступлении.
— Это уж точно, не легче. О чем еще пишут?
— Союзники наступают в Сицилии. Сначала приземлились парашютисты, взяли плацдармы, потом началась переброска частей на планерах.
— На планерах над морем? Неужто осилили?
— Самолеты буксировали эти планеры почти до острова.
— Чудно как-то все…
— Да пусть хоть так помогают!
— Пора бы им настоящий второй фронт открыть!
Кто-то заботливо протягивает Драгулову газетный лоскут.
— Пишут еще о тех, кто в войне не участвует, но в мыслях идет намного дальше Наполеона. Есть ведь и такие. Польский министр Мариан Сейда заявил, что он за федерацию народов Европы, начиная с Литвы через Польшу, Чехословакию, Венгрию, Румынию и до самой Югославии и Болгарии. На что это похоже, Пчелкин, как по-твоему?
— Делить шкуру неубитого медведя, вот на что это
— Нет, Пчелкин, ошибаешься. Это посерьезней. Министры сидят в Лондоне, далеко от Польши, и хотят… Чего они хотят, Долина?
— Чужими руками жар загребать…
— Нет, брат. Тоже неточно. Им только рук чужих мало. Они хотят, чтобы целые народы, и поляки тоже, отдавали бы жизни сынов своих и дочерей, а им достались бы места министров в этой новой федерации, и они поспешат туда в белых манишках после того, как затихнут выстрелы. Ясно?
— Ясно, товарищ лейтенант.
— Ну все, по местам! Эй, Никитин, задержись-ка!.. — Драгулов положил руку на мое плечо и добавил: — Поговорить надо.
Он быстро повернулся, стремительно выкинул из-под дощатого стола ящик, который должен был служить мне стулом, фонарь осветил его лицо резким боковым светом. Глаза его казались теперь глубокими, темными. И он со вниманием, неторопливо разглядывал меня, точно впервые увидел. И вдруг попросил:
— Расскажи о себе.
Я рассказал. О бабке, о матери, о том, что отец умер еще до войны, о Школьной улице, Таганке, о моей тетке и двоюродной сестре, о своей учебе в МГУ. Рассказал не останавливаясь, на одном дыхании. Он молчал, почему-то хмурился, а я подумал вдруг: «Зачем ему все это надо знать? Неужели интересно?»
— Танк ты подбил тогда вовремя, — сказал он, глядя мимо меня, на пустые нары, где только что размещались батарейцы.
— Это был первый бой. Поливанов поставил меня вместо раненого Федотова.
— Знаю, знаю. Капитан о тебе рассказывал. В октябре я тоже попал в окружение. Снег в ту осень выпал рано, ты помнишь… Обледеневшие гроздья рябины у нас считались лакомством. Шли сначала с пушками. Потом съели лошадей. По бездорожью три дня тащили артиллерию на себе. Потом закопали затворы и прицелы орудий. Нашли в лесу наши артиллерийские склады. Взорвали несколько тысяч тонн пороха, мин, снарядов. Немцы так обеспокоились, что подтянули минометы и начали обстрел этого места. А мы уже были далеко. В три часа ночи перешли фронт у села Митяева. Отправили нас в тыл, а под Москвой шли тяжелые бои, и я каждый день подавал рапорты об отправке на фронт, в действующую армию. Да и не я один. Так что нам с тобой не унывать, а радоваться надо, что воюем. Так?
— Так точно, товарищ лейтенант!
— Ладно. В партию не думаешь вступать? Ты ведь комсомолец еще довоенной поры.
— В последний день войны, товарищ лейтенант. Так решено.
— Вон ты какой, — улыбнулся замполит. — Ладно, подумай. А зг рекомендациями дело не станет. Я за тебя готов поручиться. Да и капитан Ивнев тебя хорошо знает…
— Подумаю, товарищ лейтенант.
ПОСЛЕ ПЕРЕПРАВЫ
Зарево над горевшими городами было видно за многие километры… Все время — тяжелые бои, марши по плохим дорогам и без дорог. Переправы без мостов, осенние топкие болота, незнакомые озера с открытыми плесами.