Искатель. 1988. Выпуск №5
Шрифт:
— Заходи, когда захочется. В любое время суток, ладно?
Она ничего не обещала и просила не провожать. Да чёрт с тобой, подумал я на пороге. Вслух сказал: «Чао, бамбино!» Каждый ходит своей тропинкой. Она скрылась с глаз моих, а я побежал дальше, туда, где мы встретились с Вами впервые за несколько лет знакомства на официальном уровне, — побежал на встречу единомышленников. По дороге припал к ручью и жадно пил. (Самое яркое впечатление в жизни — утоление жажды. Болезнь такая…) А вскоре пошли один за другим праздники: Новый год, день служивых, день женщин мира. Праздники, работа, зарплата…
Каково было бы Вам проснуться среди ночи от подсознательного чувства постороннего присутствия и увидеть сидящую на постели женщину, с которой вы всего–то выпили по бокалу однажды полгода назад? Вы улыбаетесь? А мне было не до веселья.
— Кэтрин? — Кажется, я отодвинулся к стенке.
Она растянулась на постели. Вздохнула. Вздох её был похож на тихий стон.
— Можно мне немного поспать? Ты ждал меня, правда?
Она уснула! Не раздеваясь. Я и сам порой засыпаю одетым. На вижу смысла стелить постель, которую через несколько часов придётся убирать. Да и что стелить: белую простыню, белое покрывало? Спешите насладиться белизной мирного и сытого времени, дорогие граждане! Не приемлю также подушек и перин. Но со стороны Кэтрин было явным свинством ложиться одетой в чужую постель. Она сонным движением потянула на себя лёгкое покрывало, заменявшее мне одеяло. И сразу же окунулась в сон. Ни «здрасте», ни «извини». Барышня без предрассудков. С этим у них там, видимо, нет проблем. Где у них? Чёрт возьми, не надо только приписывать молодой особе умение проходить сквозь стены. Я мог просто забыть захлопнуть дверь…
Что же ты собой представляешь, существо с жёсткими волосами и губками бантиком? Откуда ты и зачем здесь? Я совсем не знаю тебя, но интуитивно доверяю. Почему? Быть может, чувствую в тебе нечто не от мира сего? Нечто… Всё красивое с вуалью тайны влечёт меня к себе. Чепуха! Самая что ни есть обыкновенная советская женщина. Вот я тебя сейчас поцелую…
Всю оставшуюся часть ночи я бодрствовал рядом с крепко спящей Кэтрин. Собирался её поцеловать, но почему–то не поцеловал. На рассвете, обретя наконец веру в завтрашний день, я задремал. Не могу знать своей дальнейшей судьбы, но предполагаю, что в то утро я последний раз уснул со спокойной душой. Самая что ни есть обыкновенная…
Вскоре я понял, что обманываю себя.
Впрочем, обманывать себя — дело привычное. Другое дело, когда тебя не посвящают. Просто приходят, одаряют лаской и, получив ответную, уходят без прощальных слов. Только поцелуют, скользнут в ванную и не вернутся. А я лежу в постели с открытыми в зашторенную темноту глазами, курю и стараюсь ни о чём не думать. Если отбросить человеческую гордость и не вспоминать о неоконченной рукописи во втором ящике письменного стола, можно сказать, что, в принципе, я не так уж плохо устроился. Скорее даже неплохо. Не каждый имеет такую Кэтрин. Жизнь прекрасна!
Вот только вспыхивающий в ночи огонёк сигареты напоминает мне о том, что дела вовсе не так хороши. И даже вовсе плохи. Труба дело. Всё равно как саркастический голос с задних рядов, подпускающий дёгтя в мёд общего согласия на собрании.
Пятьдесят три дня прожил без сигарет. Почувствовал вкус свежего воздуха, запах весны. В ту ночь сорвался. Распечатал пачку ленинградского «Мальборо», которую из принципа держал нераспечатанной. Закурил. И потом курил «Мальборо» в каждый визит Кэтрин. Пачки хватило ненадолго — Кэтрин зачастила с визитами. Майские праздники мы встретили вдвоём. Через месяц отметили моё двадцатипятилетие. Четверть столетия и половина жизни. Полжизни — ничего не сделано. Такую дату следовало отметить подобающим образом. Собрались друзья. Подняли бокалы в честь новорождённого. Торжественная часть длилась недолго. Гитара, которую я держу для умеющих играть на этом сплачивающем компанию инструменте, прервала нежным плачем голоса ораторов. Гитара напоминала всем, что на свете существует что–то более ценное, чем двадцатипятилетие, отмеряющее для больного человека половину жизни. Гитара пошла по кругу. Гитару мы все любим — даже если не можем ничего исторгнуть из её струнной души. Интересно, подумал я тогда, любит ли Кэтрин гитару? И какие песни любит Кэтрин?
В одиннадцатом часу, когда уже стемнело, гости стали прощаться. Говорили, что всё было хорошо, что я отличный парень и что мне пора жениться. Да, да, говорил я, всего хорошего. Спокойной ночи. Будьте здоровы! Непременно. В следующий раз, конечно же, у вас, дорогие и любимые мои… м–м… чмок!
Я поставил в сервант чайный сервиз, вымытый женщинами перед уходом, и выскочил во двор с мусорным ведром. Высыпав мусор в бак, остановился у распахнутых дверей подъезда. Я стоял один: курил и смотрел на звёзды. Облачко сигаретного дыма охватило никотиновой туманностью несколько звёздочек на тёмном–тёмном небе. Вон там — или нет, вон там, возле той звезды, живёт Кэтрин. Ходит босыми ногами по щиколотки в плазме, шевелит короткими пальчиками в плазменных струях, вылавливая там маленькие сгустки вещества с чудовищной температурой, и думает о гуманоиде, который сейчас стоит у подъезда безликой многоэтажки, построенной двадцать лет назад в районе Млечного Пути, на Земле, и грезит о маленьких, с розовыми ноготками пальчиках Кэтрин. Сейчас Кэтрин выйдет из плазменной заводи и окунётся в межзвёздный холод. Усладив тело контрастной ванной, ринется вниз по незримому лучу, проложенному моим взглядом от Земли к вон той звёздочке. Она будет скользить к Земле с головокружительной высоты, оставляя во Вселенной вскипающий след. За мгновения своего пути Кэтрин невольно создаст ещё одну чёрную дыру, взорвёт сверхновую и приведёт в бешенство утихшие магнитные бури. Она ничего не заметит, ибо будет скользить с закрытыми глазами и замершим сознанием. А я буду ждать её, заволакивая звёзды облачком сигаретного дыма…
Было хорошо. Только на было Кэтрин. Её отсутствие обостряло моё одиночество. Одиночество нахлынуло за пять минут до прихода гостей, когда я расставил приборы на столе. Одиночество подкралось после ухода гостей, когда я докуривал сигарету во дворе. Надо было возвращаться в квартиру, в которой уже ликвидированы следы посещения друзей. Друзья приходят столь редко, что каждый их визит можно назвать Посещением. Квартира уже проветрилась после их шумного посещения. Надо вернуться в неё и завалиться спать.
Тут я услышал мужские голоса. Приглядевшись, различил в разбавленном светом окон мраке их обладателей. Знаете, этакие баловни судьбы и родителей. Аккуратные стрижки, узкие брюки и галстуки, печатки. В кармане — ключи от последних марок «Жигулей». Мусор достатка. Наверняка выпившие.
Послышался смех, своим довольством напоминавший хрюканье. Наступила тишина. Тишину вспорол женский голос: «Дерьмо!» Вдруг группа молодых людей распалась. Трое стояли — трое свалились подобно кеглям. Осталась только женщина. Кэтрин! Перешагнула через одного — того, чьё падение я успел увидеть, словно смотрел быстро прокручиваемую плёнку, — и поспешила к подъезду. Она не видела меня. У подъезда остановилась, вскинула голову и невольно отпрянула.
— Ах, милый, чуть не столкнулись!
— К счастью. Иначе меня постигла бы их участь.
— Пустяки. Не обращай внимания. Пойдём к тебе?
— Пойдём.
Открывая дверь, спросил:
— Почему ты сегодня не появилась как обычно — вдруг?
— Сегодня нельзя.
— Почему?
— Трудно объяснить.
— Опять женские радости и печали?
— Опять.
— Ол райт, оставим это. Копайтесь сами в своих трудностях.
Знаете, Н. Н., как обычно бывает? Она не звонит по телефону или в дверной звонок. Просто вдруг появляется. Входит в комнату, будто выходила на кухню напиться воды и теперь вернулась. За несколько секунд до её появления учащается сердцебиение, как от телефонного звонка, разорвавшего тишину ожидания, дыхание перехватывается жгутом волнения. Потом входит Кэтрин. «Привет!» — говорит она, останавливаясь на пороге и теребя ковёр детскими (хотя сама далеко уже не ребёнок) пальчиками. «Привет, — говорю я, расслабляясь. Проходи».
Послушайте, Н. Н., способна ли молодая особа раскидать в стороны трёх верзил так, чтобы те после падения не спешили принять вертикальное положение? Вы считаете, не способна? Вот и я так думаю. Весёлое у меня было настроение…
Ночью я стараюсь не смотреть в любимые глаза. Днём в этих коричневых зрачках отражается мир (чей?). Днём карие глаза Кэтрин сводят меня с ума. Ночью я боюсь их. Ночью я только целую их. Впрочем… я привык. К страху привыкаешь, не правда ли?
Однажды, под закрытие сезона, мы отправились цехом к морю. Я поехал единственный раз за весь сезон и чуть было не утонул. После ста граммов водки и сигареты (побочные продукты прогресса) полез в воду. Заплыл до буйка — отлично. Повернул назад и захлебнулся. Тону, захлёбываюсь, на помощь не зову, говорят, даже поплыл прочь от берега. Ничего уже не соображал. Находившиеся рядом люди считали, что я наслаждаюсь жизнью, солнечным днём. Только когда я сорвал с лица солнцезащитные очки, поняли, что требуется помощь. Какой–то парень схватил меня за руку и подтолкнул к берегу. Я нащупал ногами дно и пошёл к берегу самостоятельно. Так я и не узнал, кто пришёл мне на помощь. Один из свидетелей этой сцены обещал передать парню просьбу «обмыть» моё спасение. За бутылкой коньяка никто не явился. Но бутылка стоит нетронутой. Это особая бутылка. Её можно откупорить в честь Кэтрин — прекрасной незнакомки. Незнакомец вытащил меня из глубин моря, незнакомка — из глубин океана лозунгов и директив. Нет, не побегу. Ухожу без сожаления. Ухожу с холодком в душе. Впереди неизведанное. Так вперёд же!