Искатель. 1988. Выпуск №5

Сухомлинов Владимир

— Так…

— В полдень согнали народ на площадь, а там виселица… Скамейку внизу поставили… Народ молчит, а бабы всё крестятся, крестятся… Потом наших привели. Троих. Без шапок, руки за спиной связаны… Одного я не знаю, какой–то хромой, Иваном его бабы называли… Других знаю. Сапожник старый Платон Орешко, маленький такой, сутулый, и бывший учитель ботаники из второй школы Игнатий Купревич, постарше Орешко будет, длинный, седой–седой, с бородкой, его ещё Дон Кихотом звали.

Эрнст глотнул воздуха.

— Тут офицер вперёд вышел.

Встал напротив виселицы… Сегодня, говорит, был убит очень кароший немецкий офицер и два зольдатен фюрера. Мы тоже будем убивать три мужчины. Нельзя, говорит, убивать зольдатен фюрера, будем сильно наказать…

Наших повели к виселице, тут бабы в крик, а немцы строчить стали поверх голов. Скамейку кто–то выбил, я отвернулся… А бабы голосят и крестятся. А те трое уже висят…

Антон поднялся, подошёл к мальчишке, обнял его, прижал к себе. Худенькие плечи подростка дрожали.

— Гады, гады! — выкрикнул он. — Гады!…

— Ни в чём не повинных людей, — выговорил Мороз. — Стариков… Хромой Иван… Сапожник Орешко… Ботаник… Он ещё выставку бабочек делал в клубе в тридцать девятом, помнишь? Больше ста бабочек, самых разных. В коробочках красивых, на бархате… Игнатий Петрович, с бородкой. Тихий, улыбчивый. Точно — Дон Кихотом его звали.

— Гады…

«Боже, — подумал Антон. — И мой отец мог быть там. Безоружных уничтожают. Стариков и увечных — как же так?»

Он прошёлся по землянке, стараясь успокоиться. Потом спросил:

— А что отец?

— Он велел идти. Явился домой днём, часа в три, хотя обычно, знаете, чуть не за полночь приходит. Сказал, что вчера поздно вечером — уже после того, как мне сообщил о пленных, — во время допросов сумел передать записку одному нашему, пожилому с забинтованной головой. Может, засёк кто, сказал отец, сердце неспокойно. В записке той он написал, что партизаны все знают, и указал направление, куда бежать, чтобы попасть к вам. Вот они и рыли подкоп. Только к рассвету управились. И рванули.

— Понятно, — сказал Мороз. — Понятно, брат.

До Антона яснее дошёл смысл происшедшего, и он со стыдом и горечью осознал, что не смог предвидеть такого поворота событий, считая, видно, что пленные будут сидеть и дожидаться освобождения, а немцы дадут возможность провести разведку и лишь затем тщательно продуманное нападение. Что бы сказал обо всём этом Лучинец? Уж он–то ни при каких обстоятельствах не наделал бы подобных глупостей. Но разве не его советом — беречь людей — руководствовался Антон, когда посылал на задание Орешко и Ходкевича?

Видно, никакие, даже самые умные советы нельзя принимать слепо. Нельзя цепляться за них без умения правильно оценить реальные обстоятельства и реальных людей. Надо больше надеяться на себя и прислушиваться к себе… Как же быть теперь?

— Вот что, Эрнст, — сказал комиссар, — думаю, тебе надо остаться в отряде. Располагайся–ка у меня. А там видно будет.

Мальчишка поднял на Антона печальные глаза, сказал с беспокойством, но решительно:

— Как? А отец? А мама? Я пойду!

— Не торопись, не торопись. Сейчас тебе появляться там — только гусей дразнить. Скажи лучше, нельзя ли в случае чего объяснить твою отлучку тем, что ты пошёл к родичам в соседнюю вёску? Есть родичи? Вот и отлично… Давай, располагайся. А я пройдусь. Скоро буду. Согласен? Ну чего ты так на меня смотришь? В дом твой мы человека пошлём. Понял?

Подросток молчал. Мороз усмехнулся:

— Упорный… Это хорошо. Но сейчас нам всё по уму надо делать. По уму. Согласен?

— Согласен, — вздохнул Эрнст.

У островерхой сосны возле землянки Орешко комиссар увидел группу партизан. Среди них выделялся Пётр Наркевич. Залихватски сбив на правое ухо шапчонку, дымя самокруткой, он выразительно жестикулировал, видно, не соглашался с кем–то. Подойдя ближе, Антон услышал:

— Не–не, никак не уразумею, откуда ж мотоциклет взялся?

— Откуда–откуда? Почём мне знать, растуды твою! — устало и сердито отвечал Максим. Очевидно, вопрос задавался уже в сотый раз. — По случаю, видать, откуда–то выскочил. Бывает же!

Немолодой партизан Титыч, бывший сторож в пекарне, заметил писклявым голосом:

— И всё ж, хлопцы, трэба вам было, это самое, пульнуть. Отвлекли б немчурню. А наши солдатики, это самое, и сбёгли б!

— Пульнуть, пульнуть, — обернулся к нему Максим. — Куда? В небо? Так от этого ни холодно, ни жарко. Говорю же: мы фрицев засекли не сразу. Туманом всё кругом заволокло. Да и чесали они, не поймёшь откуда!

— Когда засекли, тогда б, это самое, и пульнули. А хоть бы и в небо! Короче, зубы трэба было показать.

— Мёртвому припарка! Наши уже тогда лежали убитые на отмели. Мы и глазом не моргнули… Да и, — Максим заметил Мороза, — …и задача была — на–блю–дать. Правильно говорю, комиссар?

Мороз ответил не сразу:

— Предполагалось сперва выяснить, что к чему, а уж потом принимать решение. А в жизни вон оно как…

— Не знаю, Антон, что оно к чему, но, это самое, думаю так: коль нашим крушат головы, так сам погибай, а товарища выручай. Иль не так, это самое?

— Так, Титыч, — твёрдо произнёс Мороз. — Так. Правду говоришь. Хотя всё, конечно, произошло неожиданно. Максим и Андрей сообразить ничего не успели.

— Неожиданно, — с какой–то обидой и в то же время примирительно сказал Титыч. — Теперь трэба и нам, это самое, отплатить гадам… неожиданно.

— Отплатим, Титыч. Дай только час!

Установилось молчание. Мороз взял Максима под локоть.

— Есть разговор. Отойдём в сторонку.

Они сделали несколько шагов. Максим выжидательно взглянул на Мороза, спросил:

— Чего тянешь, Антон? Говори! Заладили всё одно и то же: «Трэба было пальнуть, трэба было пальнуть!» Так я считал и считаю, повторю ещё раз — и людей не спасли б, и сами головы ни за что положили.