Искатель. 1988. Выпуск №5
Шрифт:
Мороз подумал, что «ни за что», наверное, не самое точное определение, однако вслух ничего не сказал. Надо было ведь сообщить Максиму совсем о другом, о смерти отца, а как? Как?… Запас слов в таких случаях скуден.
— Горькую весть принёс тебе, Максим. Сегодня в райцентре на площади немцы повесили троих наших. Кого могли, согнали на казнь… Один из повешенных… твой отец… Мужайся, Максим.
Орешко вскинул на Антона глаза, словно не веря, ожидая ещё какого–то подтверждения.
— За что? Кто сообщил?
— Пришёл связной. Он был на площади, всё видел… Немцы сказали, что месть… Наши при побеге трёх немцев убили. Both…
— Как же это? — простонал Максим. — Работал всю жизнь,
Максим замолчал, потом выдавил:
— Всё… Один я остался. Больше никого. Один на земле орешек…
Он посмотрел на Мороза затуманенными глазами:
— Молчи, Антон, молчи. Отца не вернёшь, — и тяжело пошёл прочь.
Стараясь подавить в себе озноб, комиссар вернулся к партизанам, рассказал о событиях в городке.
— Да что ж это? Иль они совсем не люди? Как же, это самое? — горячо заговорил Титыч.
Кто–то произнёс недоумённо:
— Вот это вояки — стариков душить.
— Ну и гады! Ни совести, ни жалости!
— Да какая совесть? Ты для них — быдло, червь. С тобой можно, как он захочет. Растереть и наплевать.
— Эх, — воскликну. Титыч, — танк бы заиметь!
— Где ж его заимеешь? Завод в лесу не откроешь. Без танка придётся, дед, — резко сказал Мороз и двинулся прочь.
Отойдя чуть поодаль и немного успокоившись, он решил пойти на кухню, найти Зосю. Ещё в землянке, во время разговора с Эрнстом, Антон подумал о том, что в дом учителя, очевидно, следует послать именно Зосю. В первый момент он не находил объяснения такому решению. Как воспримет она гибель старого Орешко? Ему хотелось смягчить, отдалить её страдания.
Подходя к кухне, Антон ещё не был до конца уверен в правильности своего выбора — оставались какие–то неясности и противоречия, но он уже принял решение.
Зося была одна.
— А где наша старшая кормилица? — спросил Мороз, стараясь выглядеть спокойным, даже весёлым.
— По дрова пошла, Антон Иванович, сейчас будет. Нужно что?
Мороз начал без предисловий:
— Зося, тебе надо выйти в райцентр, найти дом Эрнста. Это улица Первого Мая, восемнадцать, там как раз напротив калитки колодец с высокой крышей и журавлём. Знаешь?
Зося кивнула.
— Так вот, — продолжил Антон. — нужно сначала присмотреться хорошенько, — в доме может быть засада, — и только потом заходить. Если увидишь, что там никого нет, пусто, возвращайся без всякого промедления. Если же повезёт, расспроси Евдокию Петровну обо всём, что ей известно. Думаю, учитель арестован. Но не будем загадывать…
Зося вскинула на Мороза глаза:
— Как? Учитель же немцам служит! Я ещё думала: надо ж как — мальчик нам помогает, а отец продался. Разве он наш?
— Наш, Зося, наш. Надо узнать, что с ним. Только ещё раз повторяю: если дом пуст, сразу назад, в отряд. Не спеши за щеколду браться… Выходить надо сейчас. Тётке Полине я всё объясню. Мы с Эрнстом тебя проводим. — Он пристально посмотрел на девушку. — Не боишься?
— Не знаю, — сказала она тихо и поднялась с пенька. — Я сейчас, быстро. Ведь это надо…
— Надо Только ты… платок, Зося, потемнее да постарее возьми, если есть. Всё–таки не такая будешь… красивая, — смущаясь, попросил вдруг Антон и тут же выругал себя. Как будто платок мог чем–то помочь, наткнись Зося на полицаев или немцев.
Они распрощались с ней на опушке леса. Договорились о встрече в два часа ночи здесь же. Одна Зося не нашла бы тропу через топь.
Обратно в отряд они с Эрнстом шли молча. И опять в сознании Мороза быстрой, но яркой картиной промелькнули страницы его любимой книги, и он вдруг ощутил, что сам, своей фантазией дорисовывает, расцвечивает их.
Тук–тук, тук–тук, тук–тук… Скачут всадники. И вот с высокого холма они видят город. Он лежит в белёсой дымке, упираясь точной окраиной в берег моря. Сквозь дымку белеют дома и хаты, вдали краснеют черепичные крыши. Радостью наполняются молодые сердца. Гикнув, всадники устремляются вниз по пыльному шляху.
Первая улица направо. Где же докторский дом с петухом–флюгером? Вот он — за палисадником, скрытый раскидистыми вишнями и старыми акациями. Они идут к дому по дорожке, посыпанной песком. Вот скрипит под ногами крыльцо. Стучат в дверь с бронзовой табличкой и надписью в завитках — «Доктор К. К. Серафимов». Долго никто не отвечает. Наконец слышатся глухие шаги. Дверь открывает старушка. Она в голубом чепчике. Светлые, почти прозрачные глаза. Их вид пугает её. «Не лякайтесь, мамо. Наши души милосердны. Тут дэсь е доктор. Трэба спасти добру дивчину», — говорит самый смелый, батрак с Полтавщины.
Она уходит. Бегут секунды. Из темноты и прохлады комнат появляется большой человек в тёмно–малиновом халате с бородкой клинышком и чистыми красивыми руками. Они спрашивают: «Вы доктор Серафимов?» — «Да, — отвечает он. — Я Константин Константинович Серафимов, доктор». Они говорят: «Помогите спасти дивчину. У неё рана навылет». — «Где же она?» — «В Симоновке, двадцать вёрст отсюда». — «Хорошо, судари, я готов. На чём едем?» Они смотрят друг на друга. Им хочется стонать от бессилья. У них нет повозки. Есть только взмыленные кони и горячие собственные сердца.
«Вы можете верхом?» — «С юности не пробовал». — «Ничего, мы будем рядом. Мы сделаем всё». Доктор кивает, снова уходит в темноту и прохладу. Один из всадников должен остаться. Появляется доктор. В руке чёрный аккуратный саквояж. Все выходят на улицу. К доктору подводят коня, помогают ему забраться в седло. Тот, кто остался, видит, как исчезают вдали всадники…
Партизанский лагерь, взбудораженный событиями дня, долго не засыпал. Лишь ближе к полуночи люди угомонились и улеглись. Но и ночью они думали о том, что вступили в войну, которая принесёт много, очень много бед и страданий. Зачем и кому она нужна, если погибнет столько и тех и других, и неужели есть что–то, что может стоить этого?
В темноте Зося услышала, как стукнула щеколда и, скрипнув, отворилась дверь, кто–то, звякнув ведром, вышел на крыльцо. По шагам, мягким, осторожным, Зося поняла — женщина. Зося ступила из–за угла дома и тихо, но отчётливо позвала:
— Евдокия Петровна, подождите, не бойтесь. Я Зося Ярмолич, ваша ученица, принесла вам привет от Эрнста.
Женщина медленно обернулась, проговорила спокойно:
— Пройдём в дом.
Через сени, пахнущие кислым молоком, они прошли в большую комнату. Потрескивала печь. Они сели рядом с ней на скамью. Учительница не зажгла ни свечей, ни керосинки.
— Где мой сын? Как он? — Голос её звучал напряжённо.
— Жив–здоров, — поспешила заверить Зося. — Всё хорошо. Он у нас в отряде. Всё беспокоится, как вы.
— В отряде? — переспросила женщина и повторила с какой–то грустью. — В отряде… Мне никто ничего не говорил. Ни сын, ни муж. Всё втайне от меня. Будто я не мать, не жена…
— Вас берегли, — сказала Зося, вспоминая комиссара, который предполагал, что среди первых вопросов будет, наверное, и такой. — Да это и действительно тайна. Ведь война…
Евдокия Петровна вздохнула:
— Берегли… А сами не убереглись… Мужа взяли. Сюда приходили с обыском. Перепотрошили всё, вверх дном подняли, насилу расставила по местам. Убрались злые, видно, не нашли того, что искали. Про сына спрашивали. Я сказала, что у родственников в Низковичах, может, через два–три дня вернётся. Как чуяла…