Искатель. 1989. Выпуск №1
Шрифт:
Один из милиционеров слегка подтолкнул Азаркина в спину: пошли, мол. Азаркин поперхнулся и тут же замолчал. Заложив руки за спину и опустив голову, он съежился, сделался маленьким и беспомощным. Жалко, испуганно взглянул на мать и Надежду.
— Коля! — простонала вдруг старуха.
Слезы покатились по ее лицу. Она шагнула к Азаркину, видимо, желая его обнять, но молодой румяный милиционер преградил дорогу.
— Не положено, мамаша, — произнес он твердо, но все же со смущением.
И у Азаркина тоже лицо задергалось и скривилось.
— Мама, —
Надежда все так же сидела за барьерчиком для подсудимых и смотрела на происходящее с тупым и отстраненным безразличием.
К ноябрьским праздникам ударили морозы. Лужи прочно схватило льдом, порывистый холодный ветер гнал по асфальту редкие снежинки. Холод застал горожан врасплох. На улицах меховые шапки соседствовали с легкомысленными кепочками, теплые сапоги с осенними туфлями.
В управлении шло предпраздничное собрание. Мероприятия этого ждали: по сложившейся традиции в конце собрания отличившихся награждали премиями и ценными подарками.
Речь на трибуне держал начальник управления Тонков. Умеренно похвалив коллектив за достигнутые успехи, он перешел к недостаткам и задачам. Недостатки, как обычно, были серьезные, а задачи ответственные. Предстояло усилить и совершенствовать, осуществить и добиться, и, хотя Тонков не сказал ровным счетом ничего нового, все сидели тихо и слушали очень внимательно.
Наконец, поздравив подчиненных с пятьдесят девятой годовщиной Октября, Тонков завершил свое выступление. На трибуну один за другим поднимались представители отделов и говорили примерно то же, но покороче. Зал немного расслабился, пошел легкий шумок, и замполит в президиуме несколько раз стучал карандашом по графину с водой.
От отдела БХСС выступал Трошин. В ослепительно белой рубашке, отлично сшитом сером костюме, он смотрелся на трибуне очень эффектно. Даже разговоры на минуту слегка приутихли. Изредка встряхивая аккуратной, волосок к волоску, прической, Трошин тоже говорил о необходимости решительного усиления, высокой принципиальности и ответственности, которые требуются от каждого из сидящих в зале. Он назвал передовиков отдела. Среди перечисленных фамилий Сокольников услышал свою и не мог не признать, что это оказалось приятно. Проявляя самокритичность и принципиальность, Трошин, естественно, сказал и об имеющих место недостатках, пожурил отстающих, в числе которых оказался старик Демченко. Тот сидел от Сокольникова за два стула и сразу же принялся возмущенно возражать, правда, вполголоса. Но вот и Трошин, заверив, что выполнит и оправдает, вновь уступил трибуну Тонкову.
Началась самая приятная часть собрания. Награжденные и поощренные выходили поочередно к столу президиума, Тонков вручал награды, зал благожелательно аплодировал. Сокольникову не дали ничего, зато Демченко, напротив, вручили какую-то грамоту. Это примирило Демченко с отзвучавшей критикой, и он выглядел почти довольным. Наконец собрание объявили закрытым, все пошли по своим отделам.
Они еще раз собрались у Костина, который снова, от себя лично поздравил всех с праздником и пожелал всевозможных благ в труде и личной жизни. А потом отпустил по домам. Всех, кроме дежурного по отделу. Сокольников и был сегодня этим дежурным. Не повезло ему под праздник. Он вздохнул и пошел в свой кабинет.
Однако сидел один недолго. В пустом и тихом коридоре внезапно раздались шаги, и вошел Демченко.
— Значит, дежуришь, — сказал он, чтобы завязать разговор. — Ну как там дела с твоей Азаркиной?
— Никак, — пожал Сокольников плечами. — Дело на доследовании.
— Да-а, — подтвердил Демченко. — А знаешь, как оно дальше пошло?
— Мне не докладывают, — сказал Сокольников. — Откуда же мне знать? Да я и не стремлюсь. Своих дел хватает.
— В общем ее муж — ну, алкоголик который, опять на директрису из рыбного дал показания.
— Вот как! — оживился Сокольников.
В разговоре образовалась пауза. Сокольников ждал продолжения, а Демченко — дальнейших расспросов. Нарушил ее все же Сокольников.
— В общем-то я чувствовал, — сказал он осторожно. — С судом такие шутки не проходят. Теперь она точно загремит. Надеюсь, дело ведет не Гайдаленок?
— Какая разница! — Демченко посмотрел на Сокольникова с искренним сожалением. — При чем здесь суд-то?
— Как это «при чем»? Дело ведь Поливанова разбирала.
— Ну и что?
Сокольников обиженно молчал, и Демченко счел возможным разъяснить ему ситуацию.
— То, что дело на доследовании, ни о чем не говорит. При чем тут твоя Поливанова? Да любой судья точно так бы и поступил. Дело-то все гнилыми нитками шито. Первый же пересуд все отменит. А кому это надо? Любому грамотному юристу ясно, что алкоголик этот твой должен сидеть в первую голову. Вот ведь накрутили! Договориться, видишь, с ним хотели. Чтоб и нашим и вашим.
— Ну и что же будет дальше? — спросил Сокольников.
— А ничего. Показания алкоголика — это мура, семечки. Никто твою Ольгу трогать не станет. Не дадут ее в обиду. Если надо — и судье подскажут, что к чему.
— Не понимаю, зачем вы все это мне рассказываете, — сдержанно сказал Сокольников.
— Да так просто. — Демченко посмотрел на часы и вдруг заторопился. — Ну, счастливо отдежурить. Будь здоров!
Он вышел в коридор, но тут же вернулся, словно вспомнив нечто важное. Дверь при этом он плотно прикрыл и еще придержал ручку для надежности.
— Вот что я тебе хотел сказать. У меня есть такие сведения, что Ольга сегодня будет распродавать кое-какой дефицит. Сам понимаешь, с наваром. Но не через магазин. И не сама, конечно. Через лоток на улице. Ну а товар хороший. Разойдется вмиг, сколько ни запроси. Понял?
Сокольников кивнул.
— И вот одна девчонка — из новеньких там — тоже будет торговать с лотка. Девчонка еще не обтертая, но знает уже немало. Если, к примеру, ее зацепить, можно будет с ней потолковать о многом. Понял, нет?