Искатель. 1991. Выпуск №1
Шрифт:
На улице Роджера ожидал Перси.
Где вас высадить? — осведомился он.
На том же месте.
Роджер сел в машину. Как только она тронулась, следом тронулся и маленький автомобиль, стоявший у тротуара несколько поодаль, Сидя в машине за спущенными шторками, Роджер больше его не видел, но когда он вышел на Пиккадилли, то заметил его снова. Роджер медленно двинулся по направлению к зданию цирка. Ночь была звездная, тихая, ни ветерка, Лондон сверкал огнями, и особенно весело искрились лампочки бегущей рекламы на здании цирка.
Следом за ним шел человек.
(Окончание в следующем выпуске)
Перевел с английского Дмитрий РОЗАНОВ
Ангел гибели
— Ну, и как там, на войне? — спросила Маринка, одноклассница. Она теперь работала продавщицей
— Война — это вроде брачных радостей, — отшутился я.— Рассказать невозможно, надо самому испытать.
Но все же стал врать, изображая в лицах и постепенно входя в настроение, так что вскоре Маринка уже хохотала и другие продавщицы прислушивались, а покупателей в отделе не было: время дневное да и до конца месяца далеко.
— Ты заходи! — сказала мне Маринка.
Пока я служил, она вышла замуж. Обычное дело.
С нами вообще-то часто заговаривают. Смотрят с интересом и опаской. Как на психов, но не буйных. Сейчас не буйных, но кто знает? Отвращает от нас и тянет к нам — кровь. Так же притягательны совершенные создания природы акула и черно-желтый тигр. Так разглядывают, не отрывая глаз, каталоги оружия; функциональность, законченность линий!
Надо было устраиваться на работу, но не получалось. Ничего не получалось. Я сразу возненавидел все морды в отделах кадров. Интересно, кто их туда таких собирает, выродков? Одна к одной, не иначе, бывшие особисты.
— Может, в институт поступишь, Юрочка? — сказала мать. — Ты ведь собирался.
И я поехал в Москву решать первые задачи нормальной жизни. Чтобы стать, как другие, чтобы не считали меня ненормальным. Я-то сам знаю, что псих, все мы психи придурковатые, потому что не пойдет нормальный человек убивать людей по первому слову. И умирать не пойдет. Но надо забывать.
Поехал я по гражданке. В форме, говорят, легче принимают, но меня заломало. Только медали повез, показать в случае чего. А в Москве парад абитуры. Все поступают куда-то. Кто куда. Разные экзамены. Испытания. Игры. Старательные девчушки просиживают попки, набирая сумму очков. Конкурс медалистов особый. Наши медали тоже годятся. Не золотые, не серебряные, афганские. Два года назад нам замечательно объясняли, в чем состоит наш интернациональный долг, демонстрируя фотографии, на которых наши солдаты утирали сопли ихним ребятишкам. Но медали заработаны не соплями. И мы еще на что-то пригодны. Если неопределенность — раскрываем по Лопиталю, если ржавеет железо — защищаем цинком. Цинк активнее. Из-за этого цинк, конечно, разъест, зато железо останется целым. Более активные пропадают первыми. Бог с ним, с цинком, пусть хоть железо останется. Железо важнее. Но надо отдать должное и помянуть добрым словом жертвенную активность цинка, так будет только справедливо.
Судьба — баба-стерва, но все-таки она баба. Пожалеет — приласкает. Кинула судьба кость не то чтобы мозговую, но все-таки кость, погрызть, развлечься. Да, я поступил. Да, я помню: я пошел смотреть список, и по дороге меня встретил Витька и сказал: «Ты поступил», — и потребовал у меня персик, я как раз купил с лотка. «Вестнику полагается награда за добрую весть», — сказал он и немедленно съел персик, и только потом добавил: «Я тоже поступил». Я все ж дотопал до декаката и сам увидел свою фамилию в списке. Потом мы вечером отправились обмывать это дело — я, Витька и Славик-гнида. Славик нас и потащил, гнида подмосковная. Терпеть не могу всяких недомосквичей, которые рвутся в столицу, и цепляются репьями за грязные штаны московские, и хают свои города — старые русские города, виноватые лишь в том, что нету в них категорированного снабжения. Еще до армии, давно, мы ездили с отцом к родственникам в Рязань вечерним поездом, где, казалось, ехали мужики, разграбившие барское имение, потому что к радости по поводу удачного хапа примешивалась извечная ненависть к ограбленному барину. Ограбленному, но барину. Когда ночью пришел в Рязань этот словно из гражданской войны выехавший поезд, битком набитые поползли от вокзала троллейбусы и автобусы, и на каждой остановке сходили груженые люди, растекаясь в ночи со своими сумками. В Рязани ни фига, и в Сибири ни фига, А в Афгане за молочную сгущенку можно выменять автомат, Если он тебе зачем-то нужен. Или два автомата.
— Цена Москве — два рубля, — провозглашал Славик. — Трешку дать и рубль назад стребовать. Главное, вовремя сдачу требовать, чтобы помнили себе цену.
Мы поехали в кабак на моторе. Правда, расплачивался Славик все время не трешками, а пятерками. И сдачи не требовал. Пятерку таксисту. И швейцару, чья монументальная, почти каменная фигура грудью заслоняла дверь в родной кабак, — тоже пятерку, в верхний карман пиджака швейцара, где по правилам хорошего тона должен быть платочек. Платочка там не было. Швейцар с непоколебимым достоинством отступил в сторону, мы внедрились, и Слава снова всучил пятерку,
И вот мы уже за столиком, жуем какой-то чепуховый салат, и мы уже довольно поддатые, певица поет под Пугачеву, а оркестр ей подыгрывает, живой оркестр, не радио. Я даже не упомню, когда в последний раз слушал живой оркестр. Мы пьем и едим руками цыпленка табака, вытирая руки салфетками, так что частички рыхлой бумаги остаются на пальцах. И только тут до меня доходит, что я вернулся, что я поступил, что я теперь студент и впереди пять лет сплошного праздника. Надо дать телеграмму матери, она ведь еще не знает, что впереди у меня обеспеченное и уважаемое будущее со столичным дипломом. Будущее у меня в кармане.
Мне становится легко.
Рядом сидят какие-то кубинцы. Витька со Славиком с ними уже общаются. И привлекают к этому делу меня. После Афгана все мы почти полиглоты. Я перевожу. Славик докапывается до кубинцев: почему они захапали Анголу себе, когда мы ихнюю Кубу умыли-обули, накормили-вооружили. Теперь они нам должны век быть благодарны и во всем слушаться. У нас большой опыт в построении социализма. И у Китая большой опыт, только там социализм не такой. И еще есть чехословацкий опыт, мы им тоже помогали. А еще был национал-социализм, но мы их поправили. Мать рассказывала — немцы строили у нас кинотеатры. Все эти кинотеатры назывались «Победа». Совершенно одинаковые кинотеатры, в разных городах. Да, потом венгры начали строить, и нам их тоже пришлось поправлять. Потом поляки чего-то поднапутали, и Пол Пот в Кампучии, правда, там им вьетнамцы помогали, не мы сами. А китайцы помогали корейцам. А мы помогаем афганцам. Без посторонней помощи социализм не построишь. Нам-то никто не помогал, поэтому социализм у нас получился развитой. Все помогали испанцам в тридцать шестом убивать друг друга. Жаль, что никто не помог нашим в это время спастись от ежовщины. Хоть и написал великий философ-парикмахер, повесившись: «Всех не перебреешь!» — это к нам с вами не относится. Это вообще идеализм и чуждая философия. Можно всех, если очень надо. Конечно, это дорого обходится, туда — на броне, а оттуда — в гробах. А Фидель, тот и вовсе троцкист. «Ты переведи, — сказал Славик, — мы ведь можем ихней драной Кубе вентиль перекрыть». Я не стал переводить, мы давно уже. разговаривали сами для себя, без перевода, просто брали, сами для себя. Тогда Славик-гнида воспроизвел жилистыми своими ладонями, как перекрывается вентиль — и хана. Они поняли. Тут только я заметил, что один из кубинцев синхронно бубнит им по-испански то, что я с пятого на десятое вывожу на английском. И еще заметил какого-то не-кубинца, который с ходу влез в раскрутившийся наш разговор. Этот уже вроде американец. Хотя глаза раскосые, может, японец. Или черт их разберет.
Я пошел было танцевать, подвигаться захотелось. Но смотрю: за нашим столиком уже драка намечается. Японец американский полез что-то доказывать без перевода, а Славик его в рожу плоскую двинул слегка. Так, отодвинул, но тот Славику локоть завернул за спину. А Витька ухватил американца за другую руку, «Ну,— думаю,— пора вмешиваться». Думать некогда. Как говорил наш незабвенный сержант, пока будешь умственно разбираться, самолет пролетит шестьдесят километров.
Раздвигаю их всех и стараюсь американца успокоить. Правда, я его перед этим слегка парализовал, но не очень заметно. Сажусь с американцем, успокаиваю, зубы заговариваю, напрягаю мозги, подбирая американские слова поприличнее. Только бы без скандала... Это поступить в институт у нас не так просто, а вылететь — вмиг. Кубинцев поблизости не видно, они насчет скандала тоже, должно быть, пугливые. Наши, чать, социалисты. Это капиталисты борзые, потому что непуганые.
К нам подсаживается какая-то девица и начинает что-то туманно объяснять, и Фил ее приглашает, и вот она уже прочно сидит за нашим столиком вместе с подругой, Фил успокоился, надо сваливать. Фил спрашивает, где я научился так драться — будто я дрался. Он пытается показать мне замечательный прием. Славки давно нет, вовремя смылся, дешевка. «Вы пьяны,— обращается ко мне официант, — я сдам вас милиции». — «Все, — показываю я руками успокоительно, — все, я ухожу, мы уходим. Вот еще четвертной, на больше мы не наели, больше нет, отпусти». Все, мы пошли. Фил приглашает всех к себе. Я вежливо отказываюсь, Витька тоже. Мы уже на выходе, почти на воле. Тут вдруг девка эта, Ирочка, цепляется за меня, а к нам подходит фирмовый парень и пытается Ирочке дать по морде. Она совсем крепко вцепляется в мой рукав и заслоняется мной. Делать нечего, я парня отстраняю, Фил немедленно возникает и делает фирмовому красивую подсечку, парень грохается всем корпусом, и мы выскакиваем наконец за дверь, а там все тот же швейцар без платочка в кармашке, и при нем мент с рацией, салага. Девица никак не отпускает меня, повисла на локте. Мы влезаем в машину, Фил жмет на газ и куда-то мчится, хотя — куда? Разве что до первого поста ГАИ? Сейчас брякнут по рации — и готово.