Искатель. 2009. Выпуск №6
Шрифт:
В кассу протащили сварочный аппарат. Внизу зашипело, на стенах замелькали белые полосы. Потянуло перегарным запахом. Последние клиенты, еще надеявшиеся купить доллары, покинули зал.
Глафира сидела в кабинете и, что-то нашептывая себе под нос, крестилась.
От чего-то лязгнувшего вздрогнула.
Внизу шипело.
— Дальше вари!
Шум, гул, ругань.
Заструился горелый запашок…
Что-то шмякнуло…
Турист выскочил и пустился наутек.
Курносый как ни в чем не бывало прошествовал следом и тоже скрылся.
Пошел дым…
Никто не решался шагнуть вниз.
Глафира, отчаявшись что либо сделать, по-волчьи завыла.
Держась
Многие видавшие виды поражались тому, как стремительно покидали банк специалисты: историк Зыканов — на кафедру археологии, химик Жигов — в городскую администрацию, Анюта — на ликерку, Балянский — к бензиновому королю, секретарша — к коммерсанту-паталогоанатому, который на месте банковского филиала открыл контору ритуальных услуг.
Вероника Семеновна исповедалась у отца Феофила, сдала на длительный срок квартирантам свои квартиры и уехала в Бургас к Иванчо, и они там венчались в маленькой церквушке — однонефной базилике в поселке Святой Влас.
В местной школе стала преподавать математику.
Глафиру, с ее предпенсионным возрастом, уже никуда не взяли, и они со своей дочерью Очеретяной целыми днями грызлись на кухне, последними словами вспоминая Манина, банк, доллары и все с ними связанное.
Присланные Коркуновыми в Белодонск люди оставили Манина без гроша. От него отказались его жена и сын Кирилл. Жена не пожелала тратить свои сбережения на неудачливого супруга. Не захотел продолжать дело отца сын Кирилл — отныне он таксовал на «Мерседесе».
Манина пригрел батюшка Феофил, и тот, живя в сторожке при храме, пел в церковном хоре, косил лезшую из земли бледно-зеленую, похожую на доллары поросль, и к каждому встречному направлялся с протянутой рукой.
— …Какой из вас отец, когда сын попросит у него хлеба, подаст ему камень?., или, если попросит яйца, подаст ему скорпиона?.. 1 — бубнил выдержки из Евангелия от Луки.
Манину бросали в ладони мелкие монеты, а своим детям наказывали с банкирами дела не иметь никогда.
Андрей Пасхин
ИСПОВЕДЬ
Спасибо, отец Александр, что согласились прийти и выслушать меня. Вы правы, я восемь лет не был на исповеди и не причащался. Но этот грех — ничто по сравнению… Когда вы меня выслушаете, то поймете… надеюсь.
Мне больше некому поведать историю своей жизни… или того, что принято называть жизнью. Марина давно ушла. С Леночкой у меня отношения сложные, особенно в последние годы. А внуки… Что внуки? У них свои дороги, с моей они не пересекаются, так получилось… Друзья? Были у меня друзья, но Господь прибрал их. Теперь моя очередь.
Сил у меня все меньше, я слишком долго готовился к исповеди… Прежде я был хорошим прихожанином, верно, отец Александр? Асейчас…
Простите. Соберусь с силами и начну… Вы не могли бы дать мне напиться, вот на столике чашка? Спасибо.
Слушайте.
Родился
Да.
Родился я в Баку, могу сказать точно, потому что ни разу не было такого, чтобы в документах значился другой город. Потом вы поймете, отец Александр, почему я это подчеркиваю. У человека должна быть одна родина, верно? Место, где родился. Я — в Баку, незадолго до победы… Священной победы, конечно, как иначе. Жили мы бедно, а кто тогда жил хорошо? Мать у меня была замечательная женщина… Ее давно нет, а я до сих пор помню ее глаза.
Знаете, каким было мое первое воспоминание? Мы ехали в поезде, яркий солнечный день, звуков не помню, только ощущение яркости, и мужчина в солдатской шинели поднимает меня на руки. Эти руки я запомнил, вот странно, мне было чуть больше года, и больше ничего я не помню из той жизни, но почему-то знаю, что ехали мы с мамой к ее брату, моему дяде Семену, он жил в селе под Тулой, работал в совхозе, и весной сорок шестого мы отправились к нему, мама хотела, чтобы я попил парного молока, прямо из-под коровы… Отец… его я не помню… то есть не помню из той жизни, все-таки я был слишком мал. Солдата запомнил, а отца и дядю — нет, и вкус парного молока тоже остался для меня загадкой.
Я потом долго думал: откуда мне было известно, что ехали мы именно к дяде под Тулу, если в памяти остался только один кадр — переполненное купе и тот солдат?
Представления не имею. Память — странная штука, она мне потом столько загадок загадывала…
Еще помню кошмар. Не могу описать словами, нет таких слов. Когда-нибудь придумают слова, способные выразить самые глубинные человеческие ощущения, самые сложные эмоции. Язык развивается, у наших пещерных предков не было и сотой доли нынешнего словарного запаса. А мы, сегодняшние, со своим убогим русским, в котором всего-то две сотни тысяч слов, покажемся нашим далеким потомкам такими же пещерными людьми, не способными выразить словами самые, возможно, важные духовные искания…
Извините, отец Александр, увлекся.
Так о чем я? Кошмар, да. До определенного возраста я не вспоминал о нем, не мог, будто в подсознании поставлен был блок, устройство, запирающее память. Помнить себя по-настоящему я стал с трех или даже четырех лет, а все, что было раньше, представлялось запертой на ключ комнатой или, если хотите, книгой со склеенными страницами. Я только понимал, что нельзя этого касаться, нельзя об этом думать — так человек обходит стороной место на дороге, где, как ему сказали, находится глубокая яма, куда он может свалиться. Сам-то он ямы не видел, может, ее и нет, но на всякий случай…
Помню детский сад на улице поэта Хагани в квартале от знаменитого бакинского бульвара, где уже в те годы было прохладно летом под еще не такими большими, как много лет спустя, но все-таки уже раскидистыми деревьями. Папа работал в музее Сталина, в огромном здании с колоннами, оформлял документы для экспозиции — наклеивал на паспарту, вставлял в рамки, называлась его должность фотомонтажист, получал он… ну, сколько мог получать простой советский служащий? Много позже, перед пенсией, его зарплата была девяносто рублей, представляете? Нет, конечно. Вы и слова такого не знаете: «советский». И фамилия Сталина вам не знакома. Я говорил о том, как нам порой не хватает слов. Но эти слова я не придумал, поверьте. Вы только слушайте, отец Александр, и поймете. Надеюсь…