Искатель. 2013. Выпуск №5

Юрий Соломонов

ТРИГГЕР

Ботинки. Невообразимо огромные, циклопьи. Никак не по телу, контуры которого едва-едва проступают под черным куском брезента. Впрочем, тело теперь — условность чистая: машина долго горела. Я смотрю на них — и никак не верится, что эти ботинки, изведав вместе с хозяином ад, остались почти невредимы.

— Не надо туда заглядывать, — твердо наставляет капитан.

Я и не собирался. К тому же это бессмысленно: его теперь, наверное, и экстрасенсам не опознать.

— Ну-ка, повернитесь еще раз, — врач слепит фонариком. Отвел луч — и небо вокруг покрывается сине-зелеными пятнами. — Голова не болит?

Пожарные уехали, а гаишники с желтыми рулетками апатично прохаживаются вокруг груды смятого и почерневшего железа. Так изнемогший от шопинга муж таскается с пакетами за женой по очередному торговому центру. Дорога пуста и тиха, и я отчетливо слышу все разговоры. «Что завтра-то делаете?» — «Да вот, хотели к Светкиным родакам на денек, только у них там скандалешник — чума! Дерево на соседский участок упало и теплицу разгрохало. Теперь разбираются: соседи хотят до фига, Светкины не хотят ни фига…» Тело обуяла тряска — его клетки, все до последней, захвачены в плен неизвестным врагом и трепещут в ожидании зверской расправы. «Н-да, это точно надолго! Слышь, «жмура» заснять бы, пока не увезли!» — «Для твоей домашней коллекции, что ли?» В голове звенит, как от поцелуя в ухо. «Какой еще коллекции? Вдруг это тот, который из «бэхи»? Потом на телевидение толкнуть можно будет». — «Без тебя найдется кому толкнуть. Пол-Москвы уже, наверное, знает». Черный каркас фургона еще дымится. «Может, знает, а может, и не знает! Интересно вообще, что тут было…» Подойти бы к этому обуглившемуся куску металла и прижаться покрепче! Так в омертвелом зимнем парке мечтаешь породниться с бумажным стаканчиком, полным жидковатого чая. «А мне неинтересно. Я спать хочу».

— И чего он тут забыл в шесть утра! Начальство теперь мозги заездит, — качает головой капитан. Он следит за вялыми манипуляциями коллег, а потом поворачивается ко мне и долго смотрит равнодушно-оценивающим взглядом, точно на редкого паука. Вдруг его серое, непроницаемое лицо сморщивается. Это он сощуривает глаз в добрый, сочувственный полуподмиг.

— А тебе свезло! Свез-ло-о-о! Спасибо скажи тому вон парню. Это он успел тебя подальше оттащить.

Только теперь замечаю: на обочине, опасливо косясь на кювет, стоит «Волга» — некогда благородно-белая, а нынче вся в ржавых веснушках. Водительская дверь открыта, а на сиденье — молодой человек. Я вырываюсь из рук недоумевающих врачей. Он выпрыгивает мне навстречу.

— Ну ты счастливчик, брат! Я, когда ехал, еще за полкилометра огонь увидел. Смотрю, горит тачка, а ты рядом лежишь — и того… вообще не шевелишься. Думал, все — трупец! Но на всякий случай отволок туда, где попрохладнее, хы! А ты во как — очухался!..

Хочется сказать что-то, подобрать какие-то подобающие моменту признания, но язык точно подморозило. Руки в карманы — и шагаю. Взад-вперед, затем по кругу, а потом — вдоль дороги, даже не думая о направлении. И лишь услышав оклик одного из инспекторов: «Куда, куда?!» — осознаю, что и правда должен куда-то пойти. Вот только куда именно? Мозг принимается биться над этой дилеммой, как над основным вопросом философии.

— Ты не спеши, с тобой тут еще хотят пообщаться, — добавляет капитан, все так же оценивающе меня оглядывая. Вот-вот кого-то во мне узнает. Но нет, не узнал: взгляд отпускает меня и принимается блуждать по окрестностям. Вдруг глазные яблоки вылезают из орбит:

— Генерал!..

И, потрясывая боками, капитан несется к вырулившему из-за поворота «Мерседесу». Все. Больше меня не трогают. Доктора из «скорой» с минуту подозрительно посматривают, но затем пожимают плечами и идут к брезенту. Они уже не поворачиваются в мою сторону — будто я тоже умер и никуда не денусь. А может, я и правда умер? Чувствую на лбу ледяную каплю. Еще одна прицельно бьет прямо в темя. Сверху, из крохотной рваной тучки сочится робкий до…

…ждь не мог нас остановить. Не имел права: мы слишком долго сюда вскарабкивались. К тому же тучи никак не могли договориться между собой. Они то сбивались вместе, то разбегались и вновь выпускали солнце — постаревшее, готовое сдать полномочия сумеркам.

— Эге-ге-ге-гей!

Эха не было.

— Э-э-эй!.. Я-ху-ху-ху-у-у!..

Ветер вырывал гласные прямо изо рта и тут же давил их неистовым воем. Невозможно было ни на мйг наполнить собой тот бескрайний простор, что колыхался вокруг триллионами веточек, травинок и колосков. Изнемогая в жарких объятьях июля, мир покорно ждал своего заката. У подножия мохнатого холма, на котором мы стояли, играло бликами искусственное озеро. Где-то в его глубинах пряталась затопленная электростанция: то здесь, то там из воды торчали верхушки столбов. За пятиэтажками поселочка, выглядывавшими из лесной зелени на дальнем берегу, доносился монотонный гул шоссе. А внизу, под холмом, ежился под редкими каплями одинокий рыбак, пристроивший свой поплавок на мелководье — среди банок, пакетов, автомобильных шин и прочего хлама цивилизации…

Чем неизбежнее казалась гроза, тем быстрее я опорожнял бутылку — назло всему: погоде, работе и быстротечному времени. В кои-то веки вырвались с другом на природу-матушку — и на тебе: даже тут не расслабишься! Я прикончил остатки пива и стал озираться, выбирая подходящую мишень, в которую можно метнуть опустевший сосуд. Танк, в который полетит граната. Камней внизу, у воды, хватало, хотелось только отыскать самый солидный. Осматривая берег, я заметил трех девчонок — каждой, наверное, лет по двадцать. Их пивные бутылки так же задорно поблескивали в закатных лучах. Девочки сидели, повернувшись к воде, и, казалось, вообще не замечали, что творилось в небе. Упругие, налитые попы вдохновляли на гимны молодой и бешеной жизни, а у одной девчушки — с длинной белокурой косой — над джинсами с искушающе низкой талией розовели кружевные трусики. Я повернулся к другу и молча указал в сторону берега. Мысленно уже скатываясь по холму, поднимая рыжую пыль и задорно улюлюкая, пропарывая у самого подножия ботинок и ковыляя к воде с восторженно растянутыми до самых висков губами. Только бы не ливануло!

Но тут вместо грома… заголосила эта мелкая тварь у меня на поясе! Как всегда, вовремя! «А пусть себе! Нет меня. Я оглох. Сдох. Ушел». Бесполезно: тварь не унималась. Минуты две она вопила, потом сделала секундный перерыв — и снова принялась верещать. Я вытащил ее. Ну, разумеется! Тот самый номер, который и в записную книжку вбивать не требовалось: я его помнил, как день рождения матери. Игнорировать бесполезно: звонки продолжались бы до утра. А сбрасывать — невежливо. Все-таки давний пациент, хороший приятель и… вообще, он много чего для меня сделал!

— Алло!

— Федор Львович, здрасьте! Это от Николая Валентиныча! Соединяю вас…

— Теодор, приветствую!

— Здорово! Как бок? Не колет больше?

— Бок в полной кондиции! Тут другое дело есть. Важное.

— Ну говори, говори!

— Не по телефону.

— Давай тогда завтра, в клинике. Или хочешь, в четверг сам заеду…

— Не-е-е, Теодор, сейчас нужно. Срочно!

У него все сейчас, все срочно! Закружилась голова — везите в реанимацию, занозил палец — оперируйте, заболел живот — сразу хоронить, да лучше в мешке с негашеной известью! Более вдохновенного больного на свете не существовало.

— Коль, я вообще-то выходной сегодня, и…

— Федь, ну правда очень надо! Поверь, я бы просто так не звонил!

— Да я и не в городе. На пленер махнули с другом, и я уже малость на грудь…

— Не проблема! Я машину пришлю.

И вот она опять — первопрестольная! Замелькала, растре-клятая, за тонированными стеклами казенного авто. Я жалел, что не успел захмелеть: не так злился бы. Дождь все-таки ливанул, и это могло бы отчасти утешить. Но не утешало. Серая краска, ставшая королевой вечера, только подпитывала депрессию.