Искатель. 2013. Выпуск №5

Азарьев Олег Геннадьевич

На берегу он уселся у самой воды и, глядя на едва различимый в предрассветной серости морской горизонт, снова попытался, с почти болезненным усилием, сосредоточиться и припомнить вчерашний вечер — вечер после внезапного и странного беспамятства…

Когда тем вечером Костя очнулся, то сразу понял — с ним что-то не так… Он какое-то время не мог сообразить, кто он такой, потому что был одновременно Костей, Петей и Мариной. При этом Костя, неизвестно почему и как, но точно знал, что и Марина и Петя тоже чувствуют себя Костей, Петей и Мариной.

Некоторое время, пока они приходили в себя, в голове царил полный сумбур из обрывков непонятно чьих мыслей, ощущений (ужаса, страха, удивления, недоумения, оторопи, растерянности, тревоги) и картинок — застывших, как фото, и движущихся, как видео, — и в картинках этих все, даже незнакомое для кого-то одного из них, было всеми троими угадано и опознано, объяснено и понято. Картинки эти были из долговоременной памяти — были достаточно старыми, завершенными воспоминаниями всех троих.

Сидя на песке и опираясь спиной о корягу, пораженный Костя тыкался тупым взглядом в Марину, которая приподнималась рядом, ошарашено мотая головой и упираясь руками в матрас; в Петю, который шагах в десяти от палаток с бессмысленным лицом медленно садился, подобрав ноги, возле статуэтки пузатого человечка с упертыми в бока руками. Взгляд Кости ненадолго задержался на статуэтке, которую Петя, падая, уронил и которая не лежала, а стояла чуть боком к ним, врывшись тяжелым постаментом в песок. Сумрачное красное солнце повисло совсем низко над горизонтом, и статуэтка теперь отсвечивала кровожадными багровыми бликами и тонами, как, впрочем, и весь островок.

Костя знал, что думает и чувствует каждый

из них, и знал, что знают об этом и остальные, только все трое не могут разобраться, кому какие воспоминания мысли и чувства принадлежат, тем более что сиюминутные чувства и мысли у всех троих сейчас поразительно совпадали. Мысли мелькали, текли, ползли, проносились вперемешку, вразнобой, отрывками, редко — целиком, обгоняли друг друга, сталкивались, рассыпались на еще более бессвязные обрывки, соединялись в бессмысленные куски, сознание не поспевало за таким количеством информации, хотя и понимало или расшифровывало, или догадывалось о большей части возникших и тотчас канувших мыслей, по большей части бесполезных, банальных, глупых, противоречивых, не годных для запоминания, не требующих запоминания, да и не запоминающихся, — то есть шло обычное, хоть и ошеломленное, мышление, правда, сразу трех непостижимым образом слитых между собой сознаний. И негаданное, ненужное единство их только добавляло бессвязности, сумбура мышлению, препятствовало попыткам разобраться в происшедшем, напоминая всполошенную, панически орущую толпу. При этом у все троих мысли были одинаково беззвучные, как текст на бумаге, а потому кто тут, в самом деле, разберет, что думает Марина, а что думает Петя или Костя? И что вообще творится с их несчастными головушками? «…что, схожу с?.. твою мать!.. за фигня?.. живы?.. что это могло… олит ниче… сколько же я так пролеж?.. енные учения?.. кто объяснит, что здесь?.. что за бред у меня в голо?.. так мы что? все теперь… пипец полный!.. все тайны и секреты… голова как… друг о друге знаем?.. О, НЕТ!.. ТОЛЬКО НЕ ЭТО!..»

Но было именно так. И когда через какое-то мучительно долгое или мучительно короткое время, на грани помешательства, они наконец-то с большим трудом поняли — вовсе не благодаря мешанине из обрывков слов и фраз в головах, а просто поняли и все, — что мыслят как единый мозг, что память всех троих загружена теперь информацией на одинаковом уровне, то есть они знают друг о друге все, что отпечаталось в биологических носителях информации, скрытых где-то в сером веществе под черепными коробками, — знают все о прошлом каждого, все запечатленные памятью события и желания, в том числе и самые сокровенные, все чувства, все размышления, отношение к различным людям, даже к тем, кого один или двое из них никогда не видели, но теперь вполне могли узнать как знакомых и даже родственников, — это ужаснуло их больше всего.

Вероятно, то обстоятельство, что они были медиками, хоть и не доучившимися, — в какой-то мере помогло им избежать настоящего безумия.

Постепенно судорожные метания мыслей и образов начали обретать плавность, хотя по-прежнему перебивали друг друга — недосказанные, без начала и конца, а то и без середины. Потом кто-то сообразил, как установить относительный порядок. «…резался бы головой в эту желез… И как в гла… …руг другу?.. Порядок уст… …выяснить… …чилось с нами и как от этого кошмара из… Стоп! СТОП-СТОП-СТОП!!! Давайте… Надо плы… Стоп же, черт возьми!.. …ть на ма… Давайте постараемся… …зное бе… …ПОСТАРАЕМСЯ НЕ ДУМАТЬ… Не думать? …хнуть из го… ДА! НЕ ДУМАТЬ! Насколько возможно… Вот так!.. Давайте договоримся… Или додумаемся… Не хохмить!.. Какие хохмы, когда «крыша едет»!.. Каждый обязательно говорит вслух, что думает, но говорить будем по очереди, а не все сразу. Может, тог… Хорошая мы… Ой!.. Вот именно. Тогда мы, возможно, и примем хоть какие-то решения, разгребем завалы и поймем, что произошло… И кто начнет? Начну я. Кто — я? Костя. Ну, кто же еще!.. Да заткнитесь вы!.. Если не разберемся, что к чему, то у всех нас есть превосходный шанс остаться здесь и сдохнуть… Тьфу… Ой, что ты… …на тебя!.. говоришь!.. Не думать всем! Хоть минуту! Постарайтесь! И я начну… НАЧНУ ГОВОРИТЬ!»

Но когда они постарались не думать, в памяти снова начали возникать, словно перемешанные обрезки фильмов, образы различных событий из их прошлого. Они сливались и наслаивались друг на друга. Но при этом снова всё было понятно, поскольку каждый и так знал все начала и концы.

Утроенная память будто издевалась над ними — над тремя ее носителями, — вытягивая из тайников самые неприглядные и позорные воспоминания. Даже то, что казалось навсегда забытым. Мелькали, правда, и воспоминания хорошие, добрые, но их было меньше и мелькали они быстрее — вроде как перелистывались скучные страницы в книге, а внимание троицы задерживалось на самом стыдном.

…И пьяный Костя, отметив окончание второго курса и едва соображая, едет в троллейбусе, повиснув на поручне, его тошнит, и в двух остановках от дома его рвет, и потоком блевотины заливает сидящую рядом женщину, и в провонявшем салоне поднимается возмущенный гам, но тут дверь троллейбуса открывается на остановке, и слегка протрезвевший Костя выскакивает на улицу, и мчится в темные дворы пятиэтажек, и четырнадцатилетний Петя, тайком подглядевший за моющейся матерью, яростно онанирует, запершись в туалете и стараясь представить, какое оно на ощупь, голое тело женщины, и пятилетняя Марина в детсадовском туалете, сняв трусики, познает разницу между полами со своим спустившим шортики одногодком, разглядывая и ощупывая его и позволяя разглядывать и ощупывать себя, и семиклассник Костя зимним вечером возвращается из школы, и один из мальчишек-одноклассников делает ему подножку, и Костя падает в сугроб, и встает, покрывая мальчишку отборнейшим матом, и вдруг чувствует, что кто-то хватает его за воротник, и он с руганью оглядывается и видит, что это мужик в форме милиционера, и у него холодеют ноги, а вокруг стоят и подленько посмеиваются одноклассники, и милиционер заставляет его извиниться, грозя отвести в кутузку, и Костя извиняется, и ему кажется позором это извинение, и семилетний Петя в очередной раз описывается в постели, и молодая красивая мать с гримасой отвращения и злости ругает его, да только что ему ее ругань, если он не может преодолеть этого позора и все равно снова описается, и двенадцатилетняя Марина в укромном уголке двора возле сараев, за густыми кустами «волчьей ягоды», позволяет своему пятнадцатилетнему двоюродному брату мять и щупать ее везде, обрывая бретельки первого в ее жизни лифчика и стягивая с нее трусики до колен, и готова ради него, своей первой любви, на все, и признается ему, и он смеется, и ей горько из-за этого смеха и хочется плакать, и все равно она прощает его, и он поворачивает ее спиной к себе, заставляет нагнуться, задирает юбочку и тянет вниз молнию на своих джинсах, и Марине в первый раз и больно, и приятно, и страшно, и стыдно, и пятнадцатилетний Костя дерется с крепышом-одноклассником за углом школы, в круге сверстников, и шансов у него нет, потому что одноклассник увесистее Кости, он разгоняется и метит угодить в Костю двумя кулаками и ногой, и Костя, получив удары кулаками в грудь и плечо, ловит его ногу, и они падают, и Костя, помня, что рассказывал дядя, медик, изо всех сил молотит ребрами ладоней одноклассника по почкам, желая, чтобы они у того лопнули и он сдох прямо тут, в кругу одноклассников, а увесистый одноклассник висит на нем, обхватив руками за шею, и наконец их разнимают, и крепыш-одноклассник, оказывается, плачет, и согласен на мировую, и подвыпивший Петя курит папиросу с коноплей, у дыма металлический противный привкус, который Пете не нравится, но сигарета уже начала действовать, и ему весело, и море по колено, и он смеется какой-то глупости, сказанной кем-то в маленькой компании старшеклассников у кого-то из них на даче, а потом кто-то предлагает поиграть в бутылочку, каких тут много — из под пива, вина и водки, и все уже пустые, и все юные гости юного хозяина уже поддатые, да еще накурившиеся, и пустая бутылка, в свою очередь запущенная на полу рукой Пети, вертится посреди комнаты, и мальчишки и девчонки, затаив дыхание, ждут, когда она остановится, и горлышко замирает, указывая на пухленькую Наталку, и Петя присасывается губами к ее губам, и она отвечает ему, и он запускает руку ей в расстегнутые джинсы, ощущая колючее и мягкое, горячее и влажное, так долго запретное и вот теперь доступное, и Наталка отступает, увлекая его в соседнюю комнату, и сердце частит, и он идет, зная, что с Наталкой не переспал в классе разве что лишь он, и догадываясь и предвкушая то, что сейчас произойдет в темной комнате с неудобным пыльным диваном, и Костя в школе, в актовом зале на сцене выступает со стихотворением во время какого-то мероприятия с участием представителя мэра и говорит автоматически, не задумываясь, а точнее, думая, о том, как перед выступлением ругался с одноклассником, так что чуть до драки не дошло, а может, и дойдет позже, и вдруг видит странное оживление в зале,

испуганные лица учителей, изумленную физиономию представителя, веселые гримасы школьников, а кое-кто из них даже крутит пальцем у виска, Костя ничего не понимает, договаривает стихотворение и уходит за кулису, а там его ждут разъяренная директриса и насмерть перепуганная учительница по литературе, а все еще Костя в недоумении, и ему в бурной форме разъясняют, что в стихе он заменил одно слово на другое, очень похожее, но матерное, и сказал его на всю аудиторию, и, ах, что теперь будет, какой скандал, какой ты мерзавец, мальчик, и никто не слушает Костиных оправданий, и Марина в своем номере в пансионате, где она отдыхает с подружками после выпускного, задирает ноги на плечи двадцатисемилетнего парня, который вот уже неделю обхаживает ее, после того как увидел загорающей нагишом, он ей не очень нравится, но у нее не хватает денег на мобильник, который круче, чем у ее богатой подруги, а парень купил такой мобильник и отдал ей, и она не утерпела и взяла его, но за все надо платить, и он торопливо мнет ее груди, и она закрывает глаза, не представляя, как его слоновье хозяйство войдет в нее сейчас, и ей неприятно, но она терпит, а потом становится легче, и она даже издает стоны, будто с ума съезжает от того, что происходит, а потом парень гордо разглагольствует о своем природном достоинстве и о том, как все женщины тащатся от его размеров, и Марина молча сомневается в этом, и ей стыдно, и она думает о том, что это только один раз, чтобы насолить подруге, и Петя, запихнувши в карман куртки бумажник с накопленными на поездку деньгами, идет к междугороднему автобусу, на ходу разглядывая билет, поднимается в автобус, но ему заступают дорогу два дюжих парня при костюмах, он протискивается мимо них, садится на свое место, а они, перепутавшие рейс, уходят, и водитель говорит, чтобы приготовили билеты, и Петя сует руки в карманы куртки и не обнаруживает бумажника, и лихорадочно начинает искать его на сиденье, под сиденьем, в проходе между креслами, но бумажника нет и ни копейки денег нет, только билет в один конец, и он выходит из автобуса, несмотря на недовольство водителя, и спешит в отделение милиции, догадываясь что дюжие парни были гнусными подонками из клана карманников, и из-за этих тварей поездка и встреча с подругой срывается напрочь, а в отделении ему не очень-то и рады, потому как никого не собираются искать, и он догадывается, что все тут повязаны, и водители, и карманники, и ублюдки-менты, и Костя поздно вечером на террасе кафе трусливо и подобострастно поддакивает привязавшемуся к их маленькой компании однокурсников незнакомому пьяному бугаю, недавно вышедшему, по словам того, из зоны, агрессивному, поучающему, желающему пообщаться с кем угодно, и Костя не может поставить алкаша на место, потому что от страха у него крутит в животе, как перед поносом, и когда пьяный отправляется к стойке за новой кружкой пива, Костя командует однокурсникам тихо сматываться, и выскальзывает из-за столика и позорно сигает в темноту под деревья, и первокурсник Петя, возвращаясь студеным и снежным вечером домой, видит, как в окно соседей на первом этаже влезает мужик, по виду — бомж, и дома звонит в милицию и бежит на улицу — караулить бомжа, чтобы не дать ему смыться, а милиции все нет, и бомж выкидывает из окна две увесистых сумки и лезет наружу, и Петя стоит перед ним, сжавшись от страха и ненависти, и бомж, рослый, плечистый, вонючий, подбирает сумки и делает шаг в сторону, обходя Петю как столб, и Петя снова заступает ему дорогу, и тогда удивленный бомж молча роняет одну сумку и лезет за пазуху, и вытаскивает кухонный нож, и Петя, чувствуя слабость, представляет, как этот нож входит ему под ребра, и брезгливо думает, что придется хватать эту скользкую от грязи зловонную лапу с ножом, и бомж бросает вторую сумку и надвигается на Петю, выставив нож, и Петя медленно отступает назад, но не уходит с его дороги, и тут на дорожку между домами выворачивает патрульная машинами с крутящимися мигалками, и из нее выскакивают два увесистых патрульных, и бомж сникает, сует нож за пазуху и начинает шататься, представляясь пьяным, и Петя сбивчиво объясняет, в чем дело, а милиционеры обыскивают бомжа и обнаруживают нож, и заламывают ему руки, и звякают наручники, а Петя вдруг сознает, что уписался, и десятилетняя Марина сидит в классе, и за мокрым окном сумрачный день, поздняя осень, а у девчонки через две парты очень красивая шариковая ручка, и Марине очень хочется такую же, но где же взять именно такую, и на перемене, когда в классе почти никого, и никто не обращает на Марину внимания, она подходит к парте с тетрадками, напряженная, дрожащая, с мокрыми, холодными ладонями, и незаметно вытаскивает из тетради ручку, и спокойно выходит в коридор, заскакивает в раздевалку и прячет краденое в щель между стеной и вешалкой, а в классе обворованная девчонка уже вовсю ищет ручку и рыдает, как будто ее обобрали до нитки, и Марина ищет со всеми, а после уроков в раздевалке долго возится, пока не остается одна, забирает добычу и идет домой, и по дороге понимает, что не сможет пользоваться этой ручкой, потому что боится, что кто-нибудь из одноклассников увидит у нее эту ручку, и, проходя мимо контейнеров с мусором, с сожалением бросает ручку в контейнер, понимая, что воровки из нее не получится, и Костя на острове, пьяный вдрызг, сдирает плавки с такой же пьяной девицы — смазливой и податливой, а вокруг веселье гудит вовсю, и не собирается Костя жениться ни на ком, в том числе и на Марине, которая сейчас черт знает где, на фиг надо, он до нее, при ней и после нее успеет еще натешиться с такими вот девками, а уж если жениться, так выбрать надо и суперклассную, и максимально «упакованную», хотя Марина хороша, и не для Пети она, что ему, нищете голожопой, с ней делать, такие девочки, как Марина, — для таких, как Костя, которым всегда достается лучшее, да и завидно ему было смотреть на них, и вообще, что на самом деле значит любовь? — так, игра, и Петя в пустой квартире раздевает девчонку с параллельного потока, а она страстно целует его, и он валит ее на родительскую кровать, поднимает ее ноги, видит ее босые ступни, похожие на ступни гномика из диснеевской «Белоснежки», и его вдруг начинает разбирать смех, и он вспоминает, что у Марины ступни узкие, красивые, и думает, что сейчас она где-то с его лучшим другом Костей, и у него пропадает всякое желание, и он отпускает изумленную девушку, поднимается и бормочет что-то неловкое, и Марина сидит в комнате Кости у него дома, и его мать сейчас на кухне, а они с ним только что по быстрому занимались любовью, и довольный Костя разглагольствует о чем-то, но Марина его не слушает, а думает, что, может быть, зря поменяла Петю на Костю, Петя ей в самом деле очень нравился, возможно, она все-таки любила его или даже до сих пор любит, но у Кости перспектива, возможности, достаток, а у Пети Бог знает что маячит после диплома, и все же она не хочет потерять его совсем, вот выйдет она замуж за Костю, тогда и к Пете можно стать помягче и познать, столь же нежен и ласков он в постели, как и на их свиданиях, а дальше — видно будет, может, и втроем что-то получится, эх, ну и размечталась!..

И все это и многое другое они видели, чувствовали, понимали и с беспощадностью еще не до конца утраченного юношеского максимализма каждый раз вдвоем насмехались, издевались и судили кого-то третьего из них — без возможности и права на оправдание, поскольку подсознание тотчас же подсказывало и навязывало им оценки увиденного, и они соглашались и, чаще всего, осуждали большинством двоих против одного, и клубок чувств из горечи, досады, негодования, возбуждения, злобы, презрения, гнева бурлил в их душах все яростнее и непримиримее.

— А-а-а!.. Хватит!.. — отчаянно завопила-подумала Марина и вскочила с матраса. — Хватит-хватит-хватит!.. — Она сжала голову ладонями. — Хватит этого кошмара! Я не могу больше!

— А кто тут может? — ледяным тоном сказал-подумал Костя. — Всем скверно! А от тебя еще и тошно…

— Тошно от тебя, скотина, — парировала Марина злобно.

И в этот момент всем было скверно, тошно и злобно…

Петя встал, перешагнул через статуэтку и потащился к палаткам. И все трое уже знали: он идет защищать Марину от Кости, но Костя считает, что еще неизвестно кого тут следует защищать, эту продажную и подлую суку или его, но Петя уверен, что сука тут Костя, подлая сволочь, отнявшая у него любовь, хотя и Марина не ангел, но она женщина, плюс обстоятельства, да и все мы не мед и сахар, вот именно, а дерьмо, ну это слишком, все имеют потайные закутки, ах вы умники, едрить ваши кочерыжки… И снова было непонятно, кто и что думает, пока Петя подходил к догорающему костру с выкипевшей кашей в котелке, потому что мысли мелькали молниеносно и осознание их происходило столь же стремительно и по-прежнему анонимно.

— Говорите, идиоты! — рявкнул Костя. — Что бы там ни было, говорите! Иначе мы не поймем ни хрена, и… и неизвестно, что будет, что случится дальше!

— Я бы не говорил, я бы тебе в рыло съездил, — сообщил Петя, подойдя.

— И что тебя держит? — вопросил Костя.

— Друг, какой-никакой.

— Скорее никакой, — ввернула Марина.

— А ты бы вообще заткнула варежку! — оборвал ее Костя.

— Да уж, не тебе встревать, — согласился Петя.

— А может, стоит охладиться? — предложил Костя. — И решить две главных задачи: что произошло и как от этого избавиться?