Искатель. 2013. Выпуск №5
Шрифт:
Спать ему больше не хотелось. Вставать тоже. Будить Марину — тем более. Петя потянулся, заложил руки за голову, задумался о том, что с ними вчера приключилось… нет, скорее — стряслось.
В первый раз после этого жуткого единения всех трех сознаний или как там правильно сказать… и можно ли вообще правильно сказать, верно и точно подобрать слова?.. он проснулся, когда в палатке было еще темно. Фосфорные точки на циферблате «Ориента» показывали двадцать три минуты четвертого. Разбудили его шорох шагов и пьяное злобное бормотание, — по лагерю проволокся Костя, похоже, вдрабадан пьяный. Петя напрягся, быстро соображая, как поступить, если разжалованный команданте сунется в его палатку и попытается продолжить выяснять отношения. Бить его не хотелось, но, если придется, что ж…
Однако, судя по звукам, Костя был на полном автопилоте. Он споткнулся о котелок, упал между палатками и, кряхтя и ворча, долго с переменным успехом поднимался, потом со второй попытки забрался-таки в свою палатку, повозился там и затих.
Петя лежал в темноте, прислушиваясь к ощущениям, — чего-то не хватало. Спросонья он никак не мог сообразить — чего. Ведь рядом куролесил Костя… И вдруг он понял — они больше не ощущали чувства и мысли друг друга.
Что же произошло, пока он спал, а Костя шлялся по острову? Постепенно, после некоторого сопротивления, память сдалась, — оказывается, даже несмотря на сон, она кое-что сохранила: Костя нашел в потемках статуэтку и понес к морю — в ту сторону, где стояла лодка. Он так хотел от нее избавиться, так ненавидел, когда нес на берег, что не мог не воспользоваться моментом. «Утопил ты ее, милый друг, — думал Петя, уплывая в сон. — Но далеко закинуть такую тяжесть не смог бы и Шварценеггер. Значит, она лежит недалеко от берега. И ее вполне можно отыскать. Не сейчас, так позже, — через неделю, через месяц, осенью, в будущем году. Я найду, с кем это сделать, и придумаю, как ее перевезти на побережье — и дальше… Вот это будет фурор!.. И вообще, это ведь так увлекательно — узнать, что за божок, для чего и кому служил, почему забыт… А что бы он мог в наше время! Суды. Переговоры политиков. Экзамены. И всегда — только правда… — Тут он вспомнил, что произошло с ними. — А в общем-то, конечно, следует подумать, нужен ли такой определитель правды в нашем мире и в наше время? Недаром же его бросили на острове и забыли… Хотя, конечно, как бы там ни было, но сначала надо бы его изучить… А перевезти… вот пролема… да-а-а… Да почему проблема? Кто сказал? Все делается очень даже просто. Божка снова надо как следует обмазать грязью, толстым слоем. И дать высохнуть. И вези куда хочешь». С этой мыслью довольный Петя снова заснул…
И вот теперь он лежал и глядел в синий потолок палатки, и понимал, что вот-вот проснутся остальные, и они снова окажутся лицом к лицу… После неправдоподобных событий вчерашнего вечера. То ли сна, то ли бреда, то ли реальности, которой не может быть и в которую не поверит никто, если не хочется верить даже самим участникам. Как будет теперь… или как им быть теперь, после пережитого и прочувствованного? Что делать с грузом чужой памяти, который отныне каждый вынужден таскать в своей голове?
Но все это были риторические вопросы, потому что Петя не знал ответов и не готов был искать их. Чтобы хоть на время избавиться от мыслей о том, что может произойти, когда проснутся все и снова соберутся вместе (а иначе никак, никуда не денешься, остров есть остров, и как приплыли вместе, так и уплывать придется вместе, и уплывать придется сегодня, какой, к чертям собачьим, теперь отдых, да еще вместе), Петя решил, что лучше пока подумать о чем-нибудь отвлеченном. И он закрыл глаза и стал неторопливо раздумывать об удивительных свойствах божка и вообще обо всем, что приходило в голову по поводу этого невероятного явления природы. О том, откуда мог взяться такой странный кусок металла (в чудеса и магию он никогда не верил, хотя фантастику смотрел, да и почитывал, когда было свободное время, с удовольствием), и о том, что это за развалины, как бы они могли выглядеть, если раскопать их полностью, и о том, кто мог божку поклоняться и когда это было, и что могло бы произойти нынче, притащи кто-нибудь эту статуэтку куда-нибудь в учреждение или просто в толпу.
По его, Петиным, соображениям, получалось, что божок этот, скорей всего, кусок метеорита, а свойства он приобрел, пока летал где-то в глубинах космоса через всякие там разные излучения и через темную материю, которую ученые никак не могут опознать. Упал метеорит на землю, а древние увидели и подобрали, и на себе испытали его силу, и перепугались, и стали поклоняться, и родилась из этого поклонения некая забытая ныне религия, что-то вроде Храма Истины, как сочинили бы фантасты, а потом и племя или даже целый народ вместе со своим божеством канули в небытие. Катаклизм приключился, землетрясение, потоп, извержение вулкана, цунами, военное нашествие…
И понятно, почему без особого сожаления забыли эту религию. Любой хочет всё знать о других, но никто не хочет, чтобы другие всё знали о нем самом. Наверное, этот божок был чем-то вроде пытки для подозреваемых или провинившихся, вместо следователя или палача. А кто же любит наказания? Божку поклонялись, но вряд ли его любили, скорее — ненавидели. Вот при случае и поквитались. Либо захватчики, либо сами местные. И лежал он спокойненько много столетий, а то и тысячелетий под водой и под землей, пока троица студентов-медиков не приперлась на этот вынырнувший из пучины островок и не обнаружила забытый кусок метеорита… на свою голову. А может, и на голову всего человечества? Может, пора пришла? Не так уж много в нашем благословенном и проклятом мире осталось правды. Все врут и обо всем врут. А тут — вот вам. Хошь не хошь, а всю правду, всю изнанку, всю подноготную извольте-ка вывалить наружу. И преступникам с террористами теперь не отвертеться, и ученые, вместе собравшись, объединив мозги, сделают кучу невероятных открытий… Хм… впрочем, не все так просто. У каждого есть тайники с неприглядными поступками, скелеты в шкафу. Преступники будут узнавать все нутро следователей, так что впору будет обоих сажать, ученые узнают, какие гадости друг о друге думают и тут же передерутся, какие уж тут открытия, сплошные закрытия начнутся, а уж политики на пушечный выстрел к этому божку не подойдут, поскольку всё их бессовестное, мерзкое и наглое вранье вывалится наружу огромной дерьмовой кучей, и никаких тайн в мире не останется, в том числе и военных… И так далее… — как любил писать Курт Воннегут. М-да… И все равно хорошо бы вытащить божка в люди. Нобелевка будет обеспечена. Да и встряхнуть наш мир не мешало бы, грохнуть по лицемерию и лжи шершавым языком правды. Может, что-то хорошее все-таки и получилось бы из этого. Но продуманно. Не так, как у нас сегодня ночью…
Тут Марина глубоко вздохнула, перекатилась на спину и подняла вверх руки, потягиваясь. Петя повернул голову в ее сторону. Глаза ее были закрыты, губы блаженно улыбались, голые небольшие груди с крупными коричневыми сосками торчали вверх самым соблазнительным образом. Глядя на них, Петя, неожиданно для себя, сконфузился. Потом вспомнил, что они вытворяли, как помешанные, ночью, и почувствовал, что возбуждается. «Интересно, а что подумает и почувствует Марина, когда сейчас откроет глаза?» Но, этого, увы, теперь ему не узнать. Можно только догадываться.
Марина открыла глаза. Петя наблюдал за выражением ее лица. Она так и замерла с поднятыми руками. Блаженство сменилось недоумением, затем тревогой, и наконец — хмурой озабоченностью. Марина медленно опустила руки, медленно подтянула плед повыше. На ее щеках проступил румянец. Она медленно повернула голову в сторону Пети. Тот, голый, слегка возбужденный, повернулся на бок, подпер челюсть ладонью и доброжелательно молвил:
— Привет. — Ему было немного неловко, но накинуть на себя было нечего — плед у Марины, а торопливо искать плавки, поспешно натягивать их… После всего. Зачем? Да и глупо выглядело бы со стороны. А выглядеть смешным в глазах Марины ему совершенно не хотелось.
Марина замешкалась. Потом ответила мягко и вкрадчиво:
— Привет. — И выжидательно уставилась на него.
Петя тоже смотрел на нее и молчал. «Если ты ждешь, что я начну объяснять тебе что-то, — думал он, — то не дождешься. Мне так же трудно, как и тебе. Вспомним равенство, которого добивался ваш пол. Начни-ка ты. Хотя бы с вопросов».
Марина, заметно краснея, потупила глаза. Безмолвие затягивалось. Она поджала губы, нахмурилась. Тоже повернулась на бок — лицом к Пете, заботливо придержав плед на груди. «Что же ты молчишь? — думала она досадливо. — Ведь я женщина. И все, что было вчера вечером… и ночью… Было или не было? И как ты к этому относишься? Всего несколько слов — и я пойму по твоему тону… Или ты своей молчанкой — издеваешься?..» Она приоткрыла рот, готовясь заговорить, замерла, собираясь с силами, — опущенные ресницы подрагивали, — и произнесла севшим голосом:
— Ну да, теперь мы не… Все кончилось… — Сообразив, что наваждение с объединенной памятью и чтением мыслей прекратилось, она вдруг испытала не только облегчение, но и сожаление. — Весь этот бред… Все — было?.. На самом деле? — «Скажи — нет, — с мольбой подумала она. — Скажи, что не понимаешь, о чем это я. Скажи, что впервые слышишь, что мне просто приснился кошмар…»
— Да, — спокойно ответил Петя. «А тебе хотелось бы, чтобы ничего не было?» — Было… Все… — Он сделал паузу и повторил: — Все было. — И улыбнулся с легким злорадством.