Искатели приключений: откровения истории

Бенцони Жюльетта

– То и значит, что если он не заговорит под пыткой, у тебя есть шанс избежать виселицы, моя красавица. Вот только выдерживают пытки очень немногие. Так что не стоит тебе на это надеяться.

– Анри – отважный человек, – с вызовом бросила она. – У него гранитная душа. – Тюремщик только пожал плечами.

– Все может быть… Только сдается мне, что когда палач сунет его ноги в огонь, в этом граните может образоваться трещина.

И, оборвав разговор, тюремщик захлопнул дверь в ее камеру, со скрежетом задвинув засов. В камере вновь воцарилась кромешная тьма.

А

там, за стеной, была ночь. Марион знала об этом лишь потому, что так ей сказал тюремщик. То была последняя ночь Анри и, возможно, ее предпоследняя ночь. Все теперь зависело от того, сможет ли он промолчать.

Напрасно Марион пыталась заснуть. Ведь совсем скоро должна решиться ее судьба. Проявит ли Анри свое обычное мужество?.. Но на смену страстному желанию жить приходило невыносимое страдание при мысли о судьбе ее возлюбленного. Его участь решена: он умрет. Завтра в это самое время его бездыханный труп будет болтаться в петле на площади перед тюрьмой. А перед этим ему еще придется пройти через пытку настолько чудовищную, что при мысли о ней бледнеют и дрожат самые отважные узники. Ее воображение рисовало ей чудовищные картины мучительств, совершаемых над возлюбленным; ей казалось, что она уже слышит его крики. Она в отчаянье заткнула себе уши.

Ближе к полночи она окончательно обезумела. Нет, нельзя допустить, чтобы ради нее он прошел через пытку. Пусть он заговорит, пусть расскажет все. Тогда их повесят обоих, и дело с концом…

Кинувшись к двери камеры, Марион что есть силы колотила в нее кулаками и истошно вопила, вызывая тюремщика. Кричала она долго, а руки уже успела сбить до крови к тому моменту, когда она услышала его шаги по коридору.

– Что ты хочешь? – спросил он, отпирая камеру и освещая ее фонарем. – Ты что, с ума сошла?.. Или решила перебудить всю тюрьму?..

Она отстраненно глядела на сердитого, заспанного тюремщика и наконец разомкнула сведенные судорогой губы:

– Отправляйся к Анри, – сказала она. – Передай ему, чтобы он говорил, чтобы сказал всю правду.

– Ты свихнулась? Ты что, хочешь, чтобы тебя повесили?

– Мне все равно. Передай, что я ему приказываю все рассказать. Пусть все валит на меня, только бы его не пытали.

Тюремщик грубо захохотал в ответ на ее слова.

– Так вот отчего ты так раскричалась. Бедняжка! Не переживай! Твой парень обязательно заговорит. Так что не стоит его уговаривать. Он сам поймет, что придется развязать язык…

– Все равно скажи ему…

– Только чтоб доставить тебе радость, милая крошка… Только, честное слово, это лишнее.

И, напевая себе под нос какой-то гнусный мотив, тюремщик удалился, предварительно заперев дверь. А обессиленная Марион рухнула на дощатый топчан, служивший ей постелью.

– Он мертв, – сообщил ей тюремщик. – И он ничего не сказал!

Марион подняла на него свои блуждающие глаза сомнамбулы, горевшие на ее мертвенно-бледном лице. Она не поняла сказанного тюремщиком и попросила его повторить.

– Говорю тебе, что твой парень теперь болтается на виселице перед тюрьмой… и он ни в чем не раскололся. Уникальный

был человек, уж можешь мне поверить. Девять раз его совали ногами в огонь, чтобы развязать ему язык. И каждый раз он говорил, что ты невиновна…

– Ты что, не передал ему моих слов? – стекленея, стала надвигаться на тюремщика Марион.

– Все я ему передал! Он же ответил мне, что живет своим умом и никаких советов не примет. Еще он просил передать, что любит тебя. Вот и весь наш с ним разговор…

Судорога пробежала по лицу Марион. Она не могла плакать, ибо выплакала уже все слезы. Теперь она ощутила приступ безумной ненависти, вспыхнувшей в ее воспаленном взгляде и перекосившей все ее лицо. Вид ее был столь страшен, что, несмотря на цепи, приковавшие ее к стене, тюремщик попятился. Уже стоя на пороге, он добавил:

– Что толку теперь убиваться. Главное, что ты спасена. Поэтому тебе не стоит делать никаких признаний…

Совет был излишним, Марион вовсе не хотела губить саму себя. Теперь она стремилась лишь к тому, чтобы освободиться и отомстить за Анри.

«…Суд постановляет, что означенная Марион Тромель, по прозвищу Марион из Фауэ, будет трижды наказана розгами по обнаженному телу на базарной площади Ренна, после чего раскаленным железом ей будет сделано клеймо. Затем она навечно изгоняется из города»

Стоя на коленях перед судьей в черной мантии, Марион почти не слушала его напыщенный вердикт. Какое значение будут иметь розги, клеймо… Ведь потом она будет свободна…

Свобода!.. Только это теперь имеет значение. Только об этом она думала, стиснув зубы, когда, обнажив до пояса, ее провели по городу под смех и оскорбительные насмешки ликующей толпы. Она не чувствовала ударов розги по своей спине, плечам, ягодицам. Казалось, она вообще не ощущает боли или боль оставляет ее равнодушной. Не страх, но ненависть жила теперь в ее сердце. Надо выдержать! Еще раз… пускай… теперь еще! Пустяки, скоро она будет свободна и тогда уж покажет всем!..

На третий день ей пришлось с особой силой стиснуть зубы. Помимо своей воли она все-таки застонала, когда палач раскаленным железом поставил ей на плечо клеймо. Несмотря на адскую боль в плече и во всем иссеченном теле, она не потеряла сознание и сама, без чьей-нибудь помощи, дошла до тюрьмы.

А на следующий день двери тюрьмы распахнулись перед нею, и она вышла на свободу. Вскоре у нее за спиной осталась городская стена проклятого Ренна, где погиб ее возлюбленный. Впереди была дальняя дорога до родной деревни.

От Ренна до Фауэ путь неблизкий – не меньше ста пятидесяти километров. Ощущая лишь ярость, клокотавшую в ее сердце, Марион прошла весь этот путь пешком, не замечая усталости и жгучей боли в плече, которая понемному стихала. Она просила милостыню и за счет этого питалась, по ночам отдыхала в стогах сена. Ее ботинки порвались, одежда превратилась в рваные лохмотья, а она все шла и шла, мечтая о своей деревне, где всеобщий страх, вызывавшийся одним ее именем, предоставлял ей почти неограниченную власть над людьми.