Искатели странного
Шрифт:
Беккер вспомнил, как в Институте психодинамики долго спорили, прежде чем решили провести ему глубокую ментоактивацию. Лин Ю, руководитель Лаборатории гипноизлучений, провожая Беккера, предупредил его, что теперь он будет невосприимчив к гипновнушению, но если его все-таки попытаются загипнотизировать, приложив достаточный энергетический потенциал — например, использовав гипноусилитель, — мозг может не выдержать. «Перегорит, как лампочка. Так: пафф — и все!» — Лин Ю вскинул для наглядности вверх и в стороны руки. Брови на его смуглом, словно старая слоновая кость, лице поднялись, отчего узкие глаза испуганно округлились. Но тут же он успокоил Беккера: «Вы ведь летите
Беккер усмехнулся — вот тебе и излучатель. Достаточно портативный и даже живой. Видимо, мощности его хватает, чтобы уверенно осуществлять внушение отсюда на Землю. И он спросил:
— Моя встреча с Вайтуленисом там, на море, — это твоя работа?
— Да. А как ты это понял? Что-нибудь было не так? — обеспокоенно спросил Мозг.
— Нет, — покачал головой Беккер. — Все было так. Кроме разве направления тени. Твой Вайтуленис временами отбрасывал тень не совсем от солнца. Но это я уже позже сообразил, когда узнал, в чем дело. А так это было сделано здорово. Можно сказать, безупречно.
— А как это было сложно! — Мозг наряду с ментосигналом проецировал и эмоции; сейчас это была гордость. Гордость и торжество. — Это было очень сложно и трудно! Но ты сам сказал — это было сделано безупречно… Однако ты мне не ответил, как тебе удалось понять, что Вайтуленис — фантом?
«Гм, — подумал Беккер, — фантом… Вот и терминология своя появляется. Своя терминология, какие-то свои цели и задачи, свои трудности и успехи. И за всем этим как-то уже и смазываются общечеловеческие Нормы и требованиями убийство уже не убийство, а просто устранение нежелательного субъекта. И сам факт убийства уже не потрясает, а воспринимается спокойно и деловито, как любая технологическая операция…»
Беккер крепко сжал подлокотники кресла, откинулся и прикрыл глаза, чтобы заглушить охватившие его негодование и ярость. Ярость — плохой советчик. Она также плохой помощник при… дипломатических переговорах?
Нет, при разведке. Да, при разведке. Ведь так и неизвестно, что же и для каких целей делалось Мозгом, для чего нужны были ему эти двести восемнадцать жизней… Беккер понял, что непроизвольно усилил блокировку сознания. До него слабо доходил бьющийся извне вопрос Мозга:
— Ты не хочешь отвечать? Но почему? Ты не отвечаешь уже не на первый вопрос…
Ментосигнал Мозга был смешан с мощным фоном недоумения и сожалениями Беккер подумал: «Да, интереснейшими вещами занимался Стабульский. И что случилось с ним самим?» Беккер не сомневался уже, что профессора нет в живых. То есть не двести восемнадцать, а двести девятнадцать… Но всему свое время, и Беккер, продолжая следить, чтобы наружу не вырвалось ни одной неконтролируемой мысли, ответил:
— Просто я задумался. Я отвечу тебе по порядку. Во-первых, ментоблокировка не есть что-то новое. Собственно, обучение ментообмену и есть обучение снимать врожденную защиту сознания, чтобы воспринять чужой ментопосыл и самому послать направленную мысль. А я специально тренировался в обратном, в умении воздвигнуть барьер, поскольку предполагал, что для тебя это основной источник информации — съём мыслей из чужого сознания.
— Ты знал о моем существовании? Откуда? — быстро спросил Мозг.
— Нет, не знал. То есть не знал, что есть ты, Мозг. Но я был уверен, что есть кто-то или что-то, что может брать информацию из чужого мозга, может создавать наведенные галлюцинации
— Прости, я тебя прервал, — ментопосыл Мозга был сух и бесстрастен, в нем не чувствовалось раскаяния, — продолжай.
— Да, собственно, по твоему первому вопросу уже и все. Я специально тренировался создавать ментобарьер, и мне в этом помогли.
Беккер умышленно не сказал о ментоактивации. Он счел, что это прямо к делу не относится, а затемнять суть подробностями ни к чему. И он продолжил:
— Во-вторых, когда я разговаривал с Вайтуленисом, я случайно включил запись на блок-универсале. Естественно, Вайтуленис не записался. Я заинтересовался этим и узнал, что он мертв. Потом я вспомнил некоторые несообразности, например, то, что он стоял чуть справа от меня, а солнце светило прямо, и тем не менее на меня падала его тень. Так я понял, что это была наведенная галлюцинация, или, как ты говоришь, фантом. Итак, на твои вопросы я ответил. Теперь, может быть, ты объяснишь мне, почему для внушенных представлений ты использовал образы умерших? Почему не живых?
— Но они не умерли. То есть, с вашей точки зрения, они мертвы, но они живы.
— Поясни, что означает: «мертвы, но живы».
— Проще всего — дать тебе встретиться С ними. Ты не мог бы снять или хотя бы уменьшить глубину блокировки? Я понимаю, что ты не доверяешь мне. Но ты ошибаешься — это раньше был смысл что-нибудь сделать с тобой, чтобы сохранить тайну. Очень уж быстро ты сообразил что к чему. Видимо, мой промах тоже сыграл свою роль — я решил упредить события, установил с тобой контакт, но только насторожил тебя… Но теперь мне скрывать нечего, так что рискни, сними блок. Я дам тебе встретиться с фантомами, и ты поймешь все быстрее, нежели бы я объяснял.
«А в самом деле, лично для меня риск одинаков, полностью я закрыт или нет, — подумал Беккер. — Так что вполне можно, переместив блок глубже, открыться для внушения. При этом я вполне приму галлюцинаторные образы-фантомы, а Мозг не сумеет получить никакой информации, кроме той, что я сам ему дам. И гипновнушение у него не получится».
Беккер сидел, полуприкрыв глаза. Он сдвигал блокировку сознания. Это вовсе не означало, что в мозгу у него открывались какие-то заслоночки, передвигались перегородки. Нет, больше всего это походило на сеанс аутогенной тренировки. Беккер мысленно повторял: «Не должно быть никаких ментопосылов, помимо контролируемого разговора. Не принимать никакого внушения, и в первую очередь — о том, что мне ничего не внушается…» В этом и заключался смысл блокировки — чтобы любой попытке гипновнушения противостояла ранее внушенная мысль. И ментоактивация только помогала в этом, но всю работу Беккер должен был проделать сам. Наконец Беккер счел, что готов, и хотел сказать об этом Мозгу, но не успел. Сзади послышались уверенные тяжелые шаги. Беккер обернулся — к нему, неумело улыбаясь, подходил Иван Вайтуленис. За ним шаркающей походкой торопился невысокий почти лысый старик, в котором Беккер с изумлением узнал Шарля Ста — бульского.
Вайтуленис, продолжая улыбаться, подвинул два кресла. В одно сел сам, во второе опустился, старчески покряхтывая, Стабульский. Беккер озадаченно молчал. Вайтуленис поддернул на коленях брюки и нарушил тишину:
— Ну, страствуй, Альфа!
Он был единственным, кто звал Беккера по имени, и Беккер очнулся от оцепенения:
— Здравствуй, Иван. И давай лучше на интерлингве. Мне не нравится твой русский.
Беккер подумал, поколебался и обратился к Стабульскому:
— И ты, Шарль, здравствуй. Или я что-то не то делаю? Ведь ты же этот… фантом?