Искатели
Шрифт:
— Готовите раритеты? — спросила снизу Диана. — Будущие исторические ценности?
— Не будет здесь исторических ценностей, — помолчав, ответил Карл. — И будущего, наверное, не будет.
Сказал совсем негромко. Диана будто только сейчас заметила, что здесь все говорят негромко, но все слышно — не мешает шум вокруг. И сейчас было тихо, только на море заливались длинными трелями лягушки.
— Все здесь разрушится, распадется, — продолжал маленький бригадир. — Думаю, что останется только вахтовая ремонтная база, откуда-нибудь с Марса сменяемая. Хотя, я когда-то тоже попытался уехать отсюда. Побывал на Земле, на Луне. Вокруг машины, люди… Нет, для меня это не жизнь. Не знаю даже как сказать. Повсюду, из-за каждого угла — всякие неожиданности, чуть ли не опасности. И все время что-то новое, незнакомое. Появляется откуда ни возьмись — просто непрерывно. И как там люди умудряются за жизнь столько всего увидеть и еще что-то понять. Нет, лучше я здесь, в этом своем родовом каменном орехе. Один на льдине. Ваши Томсон с Джеррисоном поняли бы.
— Так вы пессимист, — догадалась Диана. — Впервые в жизни пессимиста вижу. Хотя, вы, Карл, чем-то похожи на нашего профессора Кента. Ничего, скоро никаких несчастливых на свете не будет.
— Только все мелкое здесь. — Будто не услышал ее Карл. — Вместе со мной. И все мельчает, мельчает, изнашивается, ветшает. Вот сижу тут, думаю. Неудачным у нас этот мир получился, ошибочным. Даже с большой буквы — Ошибочный мир.
— Ну, почему же, — как-то неуверенно возразила Диана. — У вас тут вроде даже неплохо. Комаров только много.
Карл молчал, глядя куда-то вдаль перед собой, будто был способен увидеть что-то в темноте. Потом даже ткнул в эту темноту пальцем.
— Постамент когда-то поставили в расчете на будущего героя. Так никто и не заслужил. А молодежь надеялась, что такой появится. Много уже лет как построено. Один я еще помню.
— Какая молодежь? — спросила Диана.
— А мы. Когда молодыми были. А так весело все начинали, этот мир строили. С такой любовью ладили все вокруг. Не думали, в голову не приходило, что когда-нибудь это станет не нужным никому.
— А что случилось? — спросил, наконец, Эпильдифор, до сих пор стоявший молча, ухватившись за ус. Оказывается, он тоже чего-то не знал.
— Да, в общем-то, ничего. Просто все старше стали, угасли. Потом разъехались, разлетелись отсюда… Malum necessarium necessarium. Неизбежное зло неизбежно. Жаль, что этот мир вместе со мной умирает. После меня, наверное, все пропадет. Я здесь первый и единственный родился, я здесь, видать, первым и останусь навсегда. Удобрю родную землю. Хотя удобрю, наверное, тоже единственным. Adversa fortuna. Такой вот жалкий удел, злой рок.
— Теперь будет добрый! — решительно возразила Диана. — Мы ваши проблемы решим. Вот слетаем на Марс…
— Ну что ты, девочка, как можно это решить. Не кроссворд. А театр мы сделаем, технические возможности у верфи есть. Местной промышленности такое под силу. Раньше, давно, был у нас здесь театр, еще какой был…
Окошко в башне осталось позади, светилось вверху слабым красным светом. Это тлели угли в горшочке на подоконнике, предназначенные для того, чтобы отгонять дымом комаров.
— А костюмы кто шить будет? — спросила о чем-то задумавшаяся было Диана.
— Да, — озадаченно отозвался Эпильдифор. — У нас народ здесь все по железу. Сварка, резка, монтаж… Карл умеет, — решил он. — Он все умеет. Согласится, — отверг он сомнения Дианы. — У меня настойка на спирту есть, за нее согласится.
Они подходили к дому Эпильдифора с аптекой внизу.
— Ко мне в аптеку редко кто приходит, — рассказывал он. — Только Карл. Он часто, почти каждый день. Но он только одно лекарство берет — спирт. Алкоголизмом страдает, а алкоголизм только спиртом лечится. Я здесь даже фельдшером еще. Числюсь, хотя больных, конечно, ни разу не было.
— Я тоже больных никогда не видела.
За стальными воротами, в эпильдифоровском дворе среди темной зелени светилась изнутри оранжерея. Получалось классическое прощание у калитки, о котором Диана явно не слышала.
— Жаль, что розы у меня быстро одичали, — сказал Эпильдифор. — Давайте, Диана, зайдем ко мне. Это ведь называется в гости?
— А профессор Кент боится тягот и ужасов семейной жизни, — непонятно к чему сказала Диана. — Просто жаль, Эпильдифор Ардалионович, что такой мужчина, как вы, пропадает.
Эпильдифор достал гигантский, даже кованый, кажется, ключ.
— Выпьем чаю с селедкой, — предложил он. — У меня селедка есть, я люблю.
— Да нет, я пойду, — почему-то поспешно ответила Диана, хотя казалось, что только что она готова была согласиться.
Уходя, она все-таки обернулась к опустившему голову и как-то нелепо растопырившему руки Эпильдифору.
— И зря говорите, что ухаживать не умеете, — уже издалека крикнула она. — Ухаживаете очень хорошо.
А маленький Карл, как всегда, не спал всю ночь в своем доме, где от комнат остались только узкие коридоры между нагромождениями готовых и неготовых еще машин и скульптур, механизмов, материалов, станков и приборов. Сидел у горящего камина с кипящими там колбами, склонившись над какой-то только ему понятной железкой. Под иконой "Неиспиваемая чаша", поставив рядом бутыль кустарного рома. К утру ром в бутыли закончится, исчезнет, а появится какая-нибудь музыкальная шкатулка, табакерка или горсть ограненных камешков.
Диана проснулась оттого, что кто-то звал ее — с улицы. Было еще темно. Выглянув в окно своей комнаты на третьем этаже, она увидела внизу стоящего под фонарем Эпильдифора.
— Что случилось? Почему ночью? — Сейчас, без макияжа, она была будто незнакомой, проще лицом и все равно хорошенькой, только как-то иначе.
— Что значат эти крики? Где деньги? Воры! Воры! Проверьте сундуки! Грабеж! Грабеж! — произнесла она прежним звонким Дианиным голосом. Кажется, это тоже была цитата, первая сегодня. А может быть, она уже начинала играть свою роль. Дездемону, наверное.
— Сейчас не ночь уже. Половина пятого, — отозвался Эпильдифор. — Скоро свет дадут. А я все пьесу придумывал — всю ночь не спал. Всякие идеи из головы лезут и лезут. Вот, не выдержал. Решил придти, рассказать.
— Про пьесу? Про "Отелло"? — Диана в белой рубашечке в цветочек, просыпаясь, зажмурилась, подняв лицо к несуществующему небу. После сна глаза ее стали парадоксально яснее. Она как будто еще больше помолодела, что было, конечно, невозможно.
— Заря! — произнесла она непонятное Эпильдифору слово. — Скоро.