Искра в аметисте

Глинина Оксана

Девушка мечтала, чтобы все они поскорее убрались из дому, боялась в любую минуту сорваться.

Вся их неприязнь к ней легла тяжким бременем на воспоминания. Никто после произошедшего добрым словом с ней не обмолвился, все делили между собой родительский достаток.

А потом появился он. Ночной кошмар. Какой-то там батюшкин то ли сводный брат, то ли сводный сват. Явился не один, а с бумажками и душеприказчиками — мол, батюшка Людин о ней заботиться кровному свату завещал.

Родственники убрались восвояси, прихватив себе все то, до чего дотянулись руки. Вот тогда-то и осознала Людя, каково это на целом веку одной остаться.

После первого побега, ее заперли в собственных покоях. Няньки превратились в надсмотрщиц, а «добросердешный» опекун решил в женихи податься.

И, нет бы, поискал среди соседских девиц себе суженую, куда там. Оказалось, что наследница всего сама Людвика, до золотников так просто не добраться.

Вот и удумал сват-брат на ней ожениться. Тут и шестнадцать лет вот-вот должно ей исполниться.

А чтоб «невеста» не брыкалась да не отнекивалась, повадился к ней по ночам в покои ломиться. Няньки-надсмотрщицы ему в помощь ключи от двери специально отдали. С тех пор совсем жизни не стало.

Людя, правда, тоже не из робкого десятка. На гадости тоже была мастерица — то ужей наловит и в кастрюлю подкинет, то мышей да крыс дорогому родственнику в сапоги засунет.

Однажды додумалась — и козьего помета в перину жениху напихала. Крику было, что окна ходуном ходили.

Только няньки-надсмотрщицы сдали ее с потрохами, а жених, не особо церемонясь, вознамерился выдрать лозиной собственноручно.

Тогда-то от страха, боли, обиды, тьма впервые и проявилась. Людя тот момент запомнила слабо, но женишок напугался до полусмерти, а главное, со страху к невесте больше по ночам не хаживал и бдительность свою ослабил.

Вот тогда и решилась Людя, набравшись храбрости, подкупила одну из дворовых девок гребнем коралловым и лентами кагантскими — все богатство, что от матушки с батюшкой осталось в личном пользовании — и сбежала.

Слышала, что за верст двадцать от родного селения, Обитель имеется, куда всех нуждающихся сирот принимают, вот и направилась туда.

4.2

Как добиралась — вспоминать и то страшно. Каждый раз боялась, что настигнет «жених», развернет обратно, и, тогда уж точно, выбора ей не оставит.

Но таки достигла Людвика заветной цели — в полуобморочном состоянии донесли ноги до той самой Обители…

— Как она? — за дверью камеры послышался, теперь уже, легко узнаваемый голос. — Опять переборщили с пылью!

Раздраженный. Нетерпеливый. Недовольный голос палача, которому преподнесли жертву в бесчувственном состоянии.

— Ну-ка посмотри на меня, — приказ был не жесткий, но Людя не смела ослушаться. С трудом разлепила тяжелые опухшие веки.

А ведь перед ней была женщина. Вот, что не давало покоя — как это может творить женщина.

— Тьма еще не до конца овладела ею, — констатировала женщина в плаще и, открывающем лишь тонкие черные губы, капюшоне, — девчонка сопротивляется. Сильная…

Людя знала ее. Точно где-то видела, только не могла вспомнить, где и когда именно.

Будто бы тот участок памяти, в котором хранилась данное воспоминание, находился под замком, а вскрыть его не получалось — Людя не могла подобрать ключика.

И только резкая боль, которая возникала каждый раз, когда девушка пыталась зацепиться крючками мыслей за ускользающую догадку, не давала прикоснуться к этому воспоминанию.

— Если сильная, это хорошо, — произнес мужской незнакомый голос, — тебе такая как раз подойдет.

— Еще как! — воодушевилась женщина, ее потемневшие, будто искусанные губы, сложились в подобие улыбки. — Столько нерастраченной темной силы… а эта дуреха даже пользоваться, как следует, ею не умеет.

Женская рука с тонкими нервными пальцами ласково перебирала Людины волосы.

— Но волосы стали менять цвет, а это значит повелительница ее благословила, — неприятное хихиканье.

Женщина вызывала отвращение, то ли запахом мертвечины, который исходил от нее, то ли странным голосом, что будто бы доносился из самой могилы.

Вообще, ее раздражала и пробуждала омерзение каждая мелочь: камера — холодная и сырая, словно затопленный склеп, люди, которые на людей слабо похожи, их хозяйка и вовсе от человеческого существа была далека, если в этом ее теле и теплилась жизнь, это было больше похоже на существование оживленной куклы.

— Что с ней делать дальше? — мужской голос подручного, еще принадлежит человеку, хотя каждый вздох и сопровождался костным скрежетом зубов.

— Пока ничего, — хозяйка подземелий встала и направилась к выходу.

Нет, определенно, Людя ее знала. Видела, даже. Просто не в таком обличье, в каком эта женщина была сейчас — длинные седые волосы, выпадавшие из капюшона, тощие длинные пальцы с нестриженными ногтями и лицо — маска смерти.

— Всматриваешься? — обратилась хозяйка подземелий к измученной девушке, когда заметила, что жертва не отводит от нее взгляда. — Что ж — смотри.

Женщина подошла к факелу, который находился в руках сообщника.

— Хозяйка, может не стоит…

— От чего бы не удовлетворить любопытство? — насмешка пополам с ненавистью в мертвом голосе. — Пусть смотрит внимательнее — какую цену мне пришлось заплатить за чужое счастье. Теперь пришло время расплаты, моя дорогая. Увы, сила, что в тебе есть, мне очень понадобится.

Хозяйка усмехнулась покрытыми струпьями губами, осклабив желтые зубы. Тут, будто сильный удар сломил ее пополам, она застонала, схватившись за полы плаща на груди.

Костлявые пальцы выудили из складок одежды стеклянную флягу, вливая густую жидкость в жадно открытый рот.

Слуга услужливо придержал обмякшее тело за плечи, пока к нему не вернулось прежнее сипящее дыхание. Вытянутая маска опять осклабилась, будто ничего и не случилось.

— Осталось дождаться Тьмы, что придет на землю в последний день года. И моя месть, которой я так долго ждала, свершится.