Искра жизни [перевод Р.Эйвадиса]

Ремарк Эрих Мария

Пришел 509-й.

— А как с бумагой, которую ты дал Хандке? О швейцарских франках?.. — спросил Бергер. — Что, если ее найдут среди его вещей? И она попадет в гестапо? Об этом мы не подумали!

— Подумали, — спокойно произнес 509-й и достал из кармана лист бумаги. — Левинский все знал. Он-то и подумал об этом. Он взял вещи Хандке. Один надежный капо стащил их для него, сразу же, как только прикончили Хандке.

— Хорошо. Разорви ее! Левинский сегодня — просто молодчина! — Бергер с облегчением вздохнул. — Наконец-то хоть немного

покоя. Я надеюсь.

— Может быть… Все зависит от того, кто будет новым старостой блока.

Над лагерем вдруг появилась стая ласточек. Они долго кружили на большой высоте, потом медленно по спирали, стали снижаться и вскоре уже носились с пронзительными криками над польскими бараками. Их синие, блестящие крылья почти касались крыш.

— В первый раз я вижу здесь птиц! — сказал Агасфер.

— Они ищут место для гнезд, — рассудил Бухер.

— Здесь?.. — Лебенталь презрительно заблеял.

— Колоколен у них теперь нет.

Дым над городом немного рассеялся.

— И в самом деле, — заметил Зульцбахер. — Последняя башня рухнула.

— Здесь! — Лебенталь покачал головой, глядя на ласточек, которые с воплями кружили над бараками. — И для этого они прилетели из Америки! Сюда!

— В городе им не найти места, пока там горит.

Они посмотрели вниз.

— На что он стал похож!.. — прошептал Розен.

— Много их сейчас, наверное, горит, по всей стране… — вставил Агасфер.

— Да. Побольше и поважнее, чем этот. На что же тогда похожи они?..

— Бедная Германия… — вздохнул кто-то поблизости.

— Что?

— Бедная Германия.

— Люди добрые!.. — воскликнул Лебенталь. — Вы слышали?

День выдался теплый. Вечером они узнали, что крематорий тоже пострадал во время бомбежки: обрушилась часть окружающей его стены, и покосилась виселица. Но из трубы по-прежнему валил дым, словно ничего не произошло.

Небо затянуло облаками. Становилось душно. Малый лагерь оставили без ужина. В бараках было тихо. Те, кто мог двигаться, выбрались на воздух. Словно надеясь получить необходимые калории из этого тяжелого воздуха. Густые бледные тучи казались мешками, из которых вот-вот посыплется еда. Вернулся из разведки усталый Лебенталь. Он сообщил, что в рабочем лагере ужин получили всего четыре барака: якобы пострадал отдел продовольственного снабжения. Проверок в бараках не было. Видимо, эсэсовцы еще не заметили пропажи оружия.

Становилось все теплее. Город затаился в каком-то странном, шафранном свете. Солнце давно закатилось, но облака все еще светились изнутри бледной желтизной, которая словно и не собиралась гаснуть.

— Гроза будет, — сказал Бергер. Он лежал рядом с 509-м.

— Дай Бог, — отозвался 509-й.

Бергер посмотрел на него. Глаза его наполнились влагой. Он медленно повернул голову в сторону, и из рта у него вдруг хлынула кровь. Это произошло так неожиданно, так просто и так естественно, что до 509-го не сразу дошел смысл того, что он видел.

— Что такое? —

выдохнул он, опомнившись. — Бергер! Бергер!

Бергер скорчился и полежал несколько секунд молча.

— Ничего, — ответил он, наконец.

— Это кровоизлияние?

— Нет.

— А что же тогда?

— Желудок.

— Желудок?

Бергер кивнул. Он выплюнул изо рта остатки крови.

— Ничего страшного, — прошептал он.

— Ничего себе — «ничего страшного»!.. Что мы должны делать? Скажи, мне что нам делать!

— Ничего. Мне надо просто полежать. Спокойно полежать.

— Может, нам отнести тебя в барак? Освободим для тебя кусок нар! Выбросим пару человек…

— Дай мне спокойно полежать.

509-го вдруг охватило отчаяние. Он столько раз видел, как умирают люди, и столько раз сам был на пороге смерти, что смерть одного человека, казалось, уже вряд ли сможет подействовать на него так, как когда-то прежде. Но на этот раз он почувствовал себя так, будто он никогда ничего такого не видел. Ему казалось, будто он теряет единственного и последнего друга своей жизни. Надежда оставила его сразу же. Бергер улыбнулся ему, повернув к нему свое покрытое потом лицо, но он уже мысленно видел его неподвижно лежащим рядом с другими трупами на краю цементной дорожки.

— У кого-нибудь еще наверняка найдется какая-нибудь еда! Или надо достать лекарство! Лебенталь!..

— Никакой еды, — прошептал Бергер. Он поднял руку и открыл глаза. — Поверь мне. Я скажу тебе, что мне понадобится. И когда. Сейчас пока ничего. Поверь мне. Это просто желудок. — Он опять закрыл глаза.

После сигнала «отбой» из барака вышел Левинский. Он присел рядом с 509-м.

— Почему ты, собственно, не в партии? — спросил он его.

509-й посмотрел на Бергера. Бергер дышал ровно.

— А почему это пришло тебе в голову именно сейчас?

— Просто мне жаль… Ты мог бы сейчас быть вместе с нами.

509-й знал, что имеет в виду Левинский. Коммунисты составляли в руководстве подпольного движения лагеря самую жизнеспособную, сплоченную и энергичную группу. Они, хотя и работали вместе с другими, никому не доверяли полностью и преследовали свои собственные цели. Они помогали в первую очередь своим людям.

— Ты мог бы пригодиться нам, — сказал Левинский. — Кем ты был раньше? Я имею в виду профессию.

— Редактором, — ответил 509-й и сам удивился, как странно прозвучало это слово.

— Редакторы нам очень даже нужны.

509-й промолчал. Он знал, что с коммунистом спорить так же бесполезно, как и с нацистом.

— Ты случайно не знаешь, кто у нас будет старостой блока? — спросил он через некоторое время.

— Знаю. Скорее всего кто-нибудь из наших. Во всяком случае, кто-нибудь из политических. У нас тоже новый староста. Наш человек.

— Значит, ты вернешься обратно?

— Через день или два. Но это не имеет отношение к старосте блока.