Искры
Шрифт:
Много подобного рассказывали про моего учителя, и я всему этому искренно верил. В начале эти рассказы меня страшно пугали, но потом я к ним привык и думал: «Вот и я выучусь у него и буду таким же мудрым, как и он…».
И как я мог всему этому не верить, когда каждый день видел, что его дом полон армянками, турчанками, еврейками и вообще женщинами всяких национальностей. Кто приносил батюшке несколько яиц, кто петуха, кто бутылку водки, кто пару носков, одним словом, никто не переступал его порога с пустыми руками. В чем же их горе? Да вот, одна бесплодна — батюшка черкнет ей на бумаге что-то, свернет треугольником и она родит; у другой муж любит другую и батюшка всемогущей силой книги, называемой «Вецазаряк», охладит пыл любви у ее мужа и вернет его ей; третья хочет выйти замуж и батюшка силой своих талисманов открывает ей путь к счастью…
И много еще другого, в этом же роде, делал отец Тодик и все говорили, что это все исполняется. И как служитель церкви отец Тодик являлся утешителем своей паствы. Все смотрели на него, как на святого. В дни великого поста жители нашего квартала собирались в келье, во дворе церкви, и там мой учитель читал им священные книги и толковал прочитанное. Я до сего дня не забыл еще этой тяжелой громадной книги, которая называлась «Четьи Миней». Она была такая тяжелая, что я еле ее дотаскивал до церковной кельи. Я не знал, что было написано в этой книге, но много раз думал: «Ах боже, как было б хорошо, если б ты все написанное в этой книге влил в мою голову».
Но тут же я смеялся над собой: «Хорошо, говорил я себе, но как же может моя маленькая голова вместить такую уйму знаний». Но опять возражал себе: «Ведь у моего учителя голова немного больше моей, а почему же он все знает?».
Старики нашего квартала собирались в келье и ждали прихода батюшки. Я нес туда книгу, клал ее на маленький аналой, а сам становился тут же рядышком, приложив руку к груди. С каким благоговением старики встречали батюшку! Не было человека, который бы не приложился к его руке и не получил его благословения. Отец Тодик садился у аналоя, открывал книгу и начинал читать и объяснять слушателям прочитанное. Я еще помню до сих пор многие из рассказов о чудесах святых отшельников и монахов. Я помню рассказы о том, как они заставляли жареных голубей летать, как они разговаривали с ангелами, как они ловили чертей и заставляли их служить себе, как они целыми неделями ничего не ели и как бог посылал им с неба манну.
Я слышал тысячи таких историй и они наполняли мое сердце священным трепетом и горячим благочестием. И я часто думал: «Брошу лучше бренный мир, уйду в горы, поселюсь в пещере, стану отшельником и тогда, может быть, и я стану говорить с ангелами и питаться манной небесной…»
Иногда после чтения кто-либо из старцев задавал моему учителю какой-нибудь глубоко богословский вопрос. И учитель на все его вопросы давал мудрейшие ответы…
Глава 6.
ШКОЛА
Наша школа помещалась в одной из лишних комнат в доме отца Тодика. Помещение школы непосредственно примыкало к хлеву. В этой маленькой душной комнате сидело сорок учеников. Кроме того, в этой же комнате помещались три новорожденных теленка. Зимой там было хорошо, хотя комната и не топилась, потому что окно выходило в хлев. Мы открывали это окно, и теплый пар клубами вливался в наш класс, в котором сразу делалось жарко, как в бане. Мы этому страшно были рады, хотя пар и был удушлив и нестерпимо тяжел. А летом там было невыносимо плохо, потому что с одной стороны от гниющего в хлеве навоза поднимались удушливые испарения, а с другой целые тучи насекомых и блох совершали нашествие на нас. Эти насекомые были так мелки, что глаз их еле различал, но зато как жестоко они кусались!
Вся школа состояла из одного класса. В этом классе преподавался и элементарный курс наук, начиная с азбуки, и высший курс, который составляла та самая огромная книга, которую я с таким трудом дотаскивал до кельи в церковном дворе. В нашем классе было голо, как в турецкой мечети. Не было там ни скамеек, ни столов, ни стульев. Ученики поджав под себя ноги садились на сырой пол, покрытый циновками.
Учитель подстилал под себя козью шкуру, а некоторые из учеников, дети богатых родителей, приносили с собой из дому свои собственные небольшие подстилки и садились на них. Единственное, что напоминало о том, что здесь школа — были «фалахка» и пучок свеженарезанных прутьев.
Сколько раз ни крали мы, сколько раз ни ломали эту проклятую «фалахку», никак не могли от нее избавиться. Она была вечна. Наша школа никак не могла б обойтись без нее.
Уже много лет спустя после этого, прочитав об орудиях инквизиции и их различных видах, я был крайне удивлен, что католический гений, который был так силен в создании орудий для пыток, совершенно упустил из виду «фалахку» — это орудие пытки, терзающее и душу, и тело.
Голые ноги ученика втискивали в эту машину и ее подымали вверх, а затем начинали свежими прутьями бить его до изнеможения, до потери им сознания. Вот что из себя представляла проклятая «фалахка»! Ужаснее всего было то, что бить заставляли самого близкого товарища или родственника ученика. Если тот отказывался, то сам подвергался той же пытке…
Рано утром начинались уроки. Учитель садился в углу комнаты наподобие священнодействующего жреца. Перед ним стоял небольшой аналой. Это была его кафедра.
Ученики по очереди подходили к нему, целовали его руку, становились перед ним на колени и, положив книги на аналой, начинали отвечать урок или, как тогда мы выражались, «отчитываться». Обыкновенно за каждую ошибку ученик получал удар по ладони особой лопатой, которая у нас называлась «поучением». Если же урок вовсе не был приготовлен, то отвечающего ожидала проклятая «фалахка». То что наш учитель называл «поучением» было настоящим божьим наказанием. Это было особое орудие в виде небольшой лопаты, сделанной из крепкого дерева.
Из старинных книг было извлечено все, что относится к битью, и высечено на этой лопате. Например, там были следующие слова: «Кто не хочет слышать ухом, услышит спиной», или «Слуга, который не зная волю своего господина, сделает что-либо достойное побоев, да получит несколько ударов палкой, а если сделает тоже, зная волю своего господина, то да получит он множество ударов», или «Горько древо учения, но плоды его сладки»… Это орудие, называемое «поучением», специально изготовлялось для учителей, и отец Тодик с великой гордостью рассказывал, что свое «поучение» получил от своего же учителя в награду за ревность в учении и за успехи. Одно из наказаний глубоко врезалось в моей памяти. Оно смешное и вместе с тем ужасное. Ученика заставляли стоять посреди комнаты и в высоко поднятых руках держать кирпич или тяжелую книгу «Четьи Миней». И вот, стоял бедняжка целыми часами неподвижно, как индийский факир и должен был держать тяжесть выше головы. У него уставали руки, слабели, но это еще ничего. Самое главное было то, что виновный должен был стоять на одной только ноге. Обычно приказывали стоять на левой ноге, а правую приподнять и так держать. Кто-нибудь из учеников по приказанию учителя становился рядом с наказанным с кнутом в руке. Он должен был строго следить за наказанным во время этой невероятной гимнастики. Если наказанный ступал правой ногой на землю, то стороживший ученик бил его по ногам. Я, по правде сказать, так привык к этому дьявольскому наказанию, что мог, как гусь, стоять на одной ноге, сколько угодно…
Были в нашей школе и другие строгости.
Утром мы должны были являться в школу натощак. У нас в те времена еще не знали ни чаю, ни кофе. А если б мы вздумали позавтракать, то нас ожидало в классе строгое наказание. Учитель наш говорил: «На сытый желудок нельзя учиться, потому что от еды убавляется ум». Как доказательство, он приводил пример отшельников и монахов, которые ничего не ели, а могли из своей головы сочинять и писать книги. Это требование нашего учителя мы исполняли свято. Да и не могли не исполнять, потому что он сразу угадывал, если мы нарушали его волю и ели что-нибудь перед тем как идти в школу. Узнавал он это следующим образом. Перед началом урока подзывал к себе подозреваемого ученика и рассматривал его язык. Как известно у голодного человека на поверхности языка бывает белый налет, который после еды тотчас же исчезает. Поэтому мы по утрам не только ничего не ели, боже упаси! Мы боялись даже полоскать рот, когда умывались, чтоб как-нибудь не смыть с языка белый налет и не дать учителю повод подумать, что пост нарушен.