Искры
Шрифт:
Но в деле моего учения и он не помогал нам. Напротив, ему было очень неприятно, что я учусь у отца Тодика. И я помню, как он однажды с отеческой добротой сказал мне:
— Ушел бы ты лучше из этого ада, Фархат! Ведь ты там можешь совершенно отупеть!
— А куда мне поступить, — спросил я, — чему учиться?
— Поступи лучше в мастерскую дяди и учись оружейному делу.
— А разве учение, образование ненужная вещь?
— Какое там, в этой твоей школе образование, какое там учение! Это не учение, — ответил он.
Затем он стал подробно и долго объяснять мне, что такое истинное образование и учение, но я тогда не понимал его как следует и только удивлялся, как этот суровый грубый человек, который вечно воюет со зверями и сам уже приобрел повадки зверя, может так хорошо рассуждать об образовании.
Охотник был большим приятелем одного из моих дядюшек — Минаса, который из дружбы к нему бесплатно починял и приводил в порядок его оружие. Охотник поговорил с этим самым дядей Минасом и уговорил его взять меня в свою мастерскую в качестве ученика.
Ремесло дяди мне нравилось. Мое сердце билось, когда я входил к нему в мастерскую. Целыми часами с восхищением я рассматривал ту массу блестящего оружия, которое изготовлялось им. Но мать заупрямилась и не позволила мне поступить к дяде в ученики. При этом она повторяла слова, которые я часто слышал от своего учителя, именно, что все оружейные мастера — грешники и их душа попадет в ад.
— А почему? — спросил однажды я.
— Потому, что они изготовляют мечи, шашки, ружья, которыми люди убивают друг друга.
И, таким образом, мне не удалось поступить к дяде, и я оставался все в том же «аду», как называл нашу школу охотник Аво.
Но в этом «аду» у меня был ангел-утешитель, который облегчал горечь моих мук. Это была Соня, дочь учителя. Что это было за чувство, которое горело в моем сердце, я не понимал тогда, да и до сего дня не понимаю.
В работе по хозяйству Соня мне всегда помогала, Когда шли мы с ней в сад за травой для коров, она мне говорила:
— Ты посиди, Фархат, поучи урок, а я буду косить траву,
— Ты не сможешь, устанешь, — отвечал я.
Она нежно улыбалась и возражала мне:
— Нет, не устану, не бойся. Ты лучше поучи урок, чтоб папа тебя не бил.
Хотя Соня и очень хотела помочь мне и дать возможность учить уроки, но из этого ничего не выходило, тем более, что ей скоро совершенно запретили ходить со мной, и с тех пор я работал один. Как было грустно, что ее нет больше со мной!..
Так провел я целых семь лет. За этим таинственным числом скрыты все мучения моего детства! За эти семь лет я прошел все ступени знания, т. е. выучился всему тому, чему тогда мог выучиться всякий, кто получал высшее образование у отца Тодика. Я успел прочесть все книги, которые были известны в нашем краю: «Псалтырь», «Служебник», «Новый и ветхий Завет», «Нарек» и даже ту огромную книгу, которую я когда-то с таким трудом подымал и нес. Я умел писать и читать писаное, знал несколько правил древне-армянской грамматики. Но я не приобрел тех знаний учителя, которые касались чародейства, духов. Эту мудрость учитель держал в тайне и, для того, чтоб приобщиться к ней, нужно было прослужить у него лет десять–двадцать…
В его школе ученики учились долгие годы. Там они старились, сидя неподвижно в течение многих лет; бородатые люди и безусые мальчики при этом сидели вместе, в одном классе.
Мне было десять лет, когда я поступил в школу, и с тех пор прошло двенадцать лет — это срок немалый. Я был уже совершенно взрослым человеком. Но, несмотря на мой возраст, учитель обращался со мной, как с мальчиком.
И «фалахка», и удары в ладонь «поучением», и стояние голыми коленями на мелких кусочках кирпича, одним словом, все прежние наказания были в силе и для меня. Но удивительно — я так привык к этим наказаниям, во мне до того было уничтожено чувство самолюбия, гордости и чести, что я терпел и выносил все это с немой покорностью животного. Но однажды наконец-таки я не вытерпел.
Это было в день пасхи. Никто из учеников не сумел подготовиться к чтению в церкви «Книги Даниила» из Св. Писания. Эту книгу обыкновенно читали в церкви дети богачей, которые за эту честь вносили в пользу церкви деньги. На этот раз наш учитель, желая выставить напоказ успехи своих учеников, потребовал, чтоб ученик, желающий читать эту книгу, выучил ее наизусть. Но где же взять детям богачей такие способности?
С первого же дня великого поста они принялись зубрить, но, когда подошла пасха, оказалось, что никто из них не сумел выучить эту книгу наизусть. Не зная, как выйти из затруднения, учитель чтение «Даниила» поручил мне. Это было в пятницу, в день страстей господних.
Сколько надо было промучиться, чтоб выучить наизусть всю эту книгу! Ведь оставался всего почти один день!
В субботу в полдень учитель спросил меня, и я мог ему ответить только три четверти книги. Быть может до вечера я и сумел бы выучить остальную четверть, но учителю не понравилось, что я еще не готов, и он выругал меня самым непристойным образом. Тогда я не вытерпел и ответил ему дерзостью.
— Я тебе покажу, чертов щенок, — заорал на меня рассвирепевший учитель, и не имея времени, чтоб тут же наказать, он арестовал меня, запер в хлеву. Своим он поручил держать меня до тех пор, пока он вернется с вечерней службы и расправится со мной. Обиднее всего было для меня то, что после того как целых семь недель я ходил в церковь, как раз в этот самый день, в день светлого праздника лишился церкви. Мне было обидно, что я не буду присутствовать в церкви, когда запоют там торжественное «свят, свят!..» В этот момент обыкновенно я получал из рук матери освященное красное яичко, которым и разговлялся…
Все мои благочестивые желания разом канули в воду. В те времена в душе у меня ярко горело религиозное чувство, искренняя вера. Все церковные обряды, все таинства полны были еще для меня священного смысла и значения. Вот почему мне было обидно, что не могу пойти в церковь. С другой стороны меня терзала зависть. Я был в школе первым учеником и несмотря на это, те из моих товарищей, которые были во сто крат ниже меня, могли в этот день участвовать в службе, в чтении священных книг, молитв и в пении, а моя бедная мать не могла в этот торжественный день услышать голос своего единственного сына!
Эти горестные мысли и чувства всецело овладели мной, и я совершенно забыл об угрозах учителя и ожидавшем меня наказании. Какое странное противоречие, думал я, скоро со мной жестоко расправится тот самый священник, который с алтаря на весь мир должен провозгласить святые слова: «Христос воскрес из мертвых смертью смерть поправ и сущим во гробах живот даровав…».
А моя тюрьма! Увлеченный, охватившими меня мыслями и чувствами, я и не обратил внимания на свою темницу. Между тем, несмотря на то, что был только апрель, жара уже наступила и хлев, в котором я был заперт, был полон насекомыми, и они нещадно кусали меня. С другой стороны меня душила царившая отвратительнейшая вонь в хлеву и томил невыносимый голод.