Искры
Шрифт:
Глава 28.
ЗНАМЕНАТЕЛЬНЫЙ НОС
Приехав в Битлис, мы решили остановиться на постоялом дворе. Вызвали хозяина. Появился безобразный мужчина со связкой ключей за поясом, с голыми по локоть руками, на которых были выжжены знаки пребывания в Иерусалиме. Это свидетельствовало о том, что он махтеси, хаджи, мы будем иметь дело с благочестивым паломником. Звали его хаджи Исах. Проворно открыв двери комнат, он принялся расхваливать достоинства каждой, подробно перечисляя, какие знаменитости и в каком году проживали здесь. Для доказательства он указал на ряд надписей, начертанных углем на стенах. К сожалению, эти надписи не очень-то хорошо рекомендовали нашего хаджи. На одной стене было написано: «Если посылаешь хаджи Исаха на рынок за покупками, отправься и ты с ним», на другой: «Если из тысячи слов, произнесенных Исахом, хоть одно окажется правдивым, мул ожерeбится». И во всех почти надписях фигурировало имя Исаха. Конечно, будь хаджи грамотным, но не оставил бы ни одной надписи, но, вероятно, добрые люди уверили его, что в них заключаются весьма благоприятные отзывы о нем.
Мы выбрали одну из комнат и вошли в каменный ящик. Каменный ящик — да и только! Все комнаты в гостинице были выложены, внутри и снаружи, тесаным камнем, окон не было, свет проникал из открытых дверей наподобие монастырских келий. Гостиница имела два этажа: в верхнем помещались приезжие, а в нижнем — вокруг четырехугольного двора — расположены были лавки.
В комнате не было никакой мебели: голые стены, голый пол производили удручающее впечатление. Для азиатских путников, возящих с собой все необходимые в дороге предметы обихода, подобное пристанище могло бы оказаться вполне удобным, но у нас не было с собой хотя бы простой подстилки или куска ковра, чтоб присесть на каменном полу.
На наше счастье хаджи Исах оказался глухим, но странно глухим: выругай его, он не услышит, а если скажешь: «Хаджи, откушайте с нами кофе!» — тотчас же прибежит.
— Хаджи, постели что-нибудь на полу, негде присесть! — было наше первое требование. Он не расслышал. Я схватил его за руку, указал на пол и крикнул:
— Принеси подстилку, слышишь, подстилку!
Хаджи, ворча, удалился, вместо подстилки принес веник и принялся подметать пол.
И, действительно, это было крайне необходимо. Как мы не подумали об этом! Каждый из знаменитых посетителей постоялого двора Исаха соизволил оставить свой след пребывания. Валялись заплесневевшие арбузные корки, объеденные виноградные кисти, куски черствого хлеба, обглоданные кости, свечные огарки, прикрепленные к кирпичам, если прибавить ко всему упавшую с головы при подметании пола грязную феску хаджи — нашу комнату можно было б счесть за выгребную яму.
Когда хаджи кончил подметать, мы предъявили другое требование — принести воды для умыванья. Он опять пропустил мимо ушей. Оставалось вторично схватить его за руку и крикнуть: «Воды, воды!» Никакого результата. Я поднес руки к лицу и показал, что нужно умыться. Хаджи со своей стороны указал мне жестом на двор, где из медной трубки стекала вода в водоем.
Трудно сказать, чье положение было комичнее — наше или его? Как будто — наше! Должно быть, он думал: «Ну и проезжие — ни кувшина с собой не имеют, ни куска подстилки!»
Я вышел из терпенья, схватил хаджи за длинные уши, встряхнул его и заорал:
— Принеси воды и подстилку!
Хаджи угомонился и быстро сбежал вниз. Моя выходка не понравилась Аслану.
— А как же мне следовало поступить? — сказал я, — подобные люди не привыкли к просьбам, им надо приказывать, приказывать плеткой!
— Мы протестуем против плетки и сами же рекомендуем эту меру воздействия? — возразил Аслан.
Я ничего не ответил.
Несколько минут спустя вернулся хаджи с кувшином воды и подстилкой.
— Так и сказал бы, миляга, что воды надо, — сказал он не то полушутливо, не то полуогорченно, — нечего было мучить меня. Еще чего прикажете? — обратился он к Аслану, — может, на базар сходить?
— Пока нет, когда надо будет, позовем тебя.
По лицу хаджи пробежала тень неудовольствия. За хаджи водился похвальный обычай: он готов был не взимать никакой платы за комнату, лишь бы проезжающие покупали на базаре продукты при его посредстве. Водился за ним и другой обычай: если попросишь купить съестного, чего на базаре в изобилии, он придумывает всевозможные помехи. «Хаджи, — попросишь его, — можешь купить на базаре хлеба и сыру?» Он не сразу ответит вам, потом скажет: «Посмотрим, найдется ли?» Этим он хотел показать, что выполняет весьма трудное поручение и оказывает громадную услугу посетителям.
Хаджи был сухопарый человек с тщательно выбритыми впалыми щеками, с подстриженными усами, имевшими злую привычку лезть в рот. Но достопримечательнее всего был его нос — с двумя возвышенностями, которые, словно две вершины, спускаясь к верхней губе, образовывали длинный хребет. Словом, мы не ошибемся, если скажем, что все лицо его являлось сплошным носом. Замечательны были также его ноги. Все жители Турции имеют кривые ноги оттого, что сидят на ковре, поджав их под себя. Но ноги хаджи были единственными в своем роде. Уродливо выпадая с боков, постепенно сгибаясь в дугу, они снаружи образовывали два полукруга, концы которых, соединяясь сверху донизу, образовывали в середине яйцеобразное пространство. Поэтому-то он и полз подобно черепахе.
Очень трудно было определить цвет его одежды, потому что долголетняя грязь, прилипшая несколькими слоями, погребла под собою все цвета его платья. Бесчисленные же латки давно изменили первоначальный покрой его.
Особенно заинтересовались мы хаджи, когда узнали, что этот неряха является владельцем огромного каменного здания постоялого двора и одним из самых богатых армян города.
Приведя в порядок комнату, он спросил Аслана:
— Есть у тебя нюхательный табак?
Аслан с удивлением посмотрел на него. Потом нам передали, что он имеет обыкновение задавать подобный вопрос всем своим посетителям. Когда кто-либо преподносит ему табак, он наполняет полной горстью свои огромные ноздри, а затем начинает хвалить достоинства табака до тех пор, пока смущенный посетитель не уделит ему часть «в знак памяти и дружбы». Таким образом, он задаром получает потребный товар, не то ему приходилось бы нести огромный расход, чтоб постоянно набивать свой большущий нос.
— Вы не сказали, хаджи, сколько мы должны платить за комнату? — сказал Аслан.
— Двадцать пиастров [140] в день и по одному пиастру за каждую лошадь, — ответил он, а потом прибавил, что мы люди добропорядочные и потому из уважения к нам назначает небольшую плату.
— Не много ли?
— Вы должны знать, сударь, что «мы» не имеем обыкновения говорить неправду! — сказал он с какой-то необъяснимой улыбкой на лице.
По здешним ценам это — фантастическая плата за постой, тем не менее Аслан согласился и ответил:
140
Пиастр — в Турции серебряная монета = 40 парa = 5 1/2 копейкам.
— Хорошо, ступай!
После его ухода Джаллад заметил:
— Держу пари, что этот человек из армян-протестантов!
— Почему ты так думаешь? — спросил, смеясь, Аслан.
— Только армяне-протестанты говорят от имени своей братии, повторяя по всякому поводу: «Мы не имеем обыкновения говорить неправду», хотя и лгут бессовестно.
И вправду, он был из армян-протестантов. Уже в зрелом возрасте хаджи отошел от армяно-григорианской церкви и примкнул к протестантам. Его паломничество в Иерусалим относится к тому времени, когда он еще верил в заступничество святых. Теперь же хаджи Исах неоднократно уверял, что он с большим удовольствием содрал бы кожу с рук, лишь бы только уничтожить следы своего заблуждения [141] .
141
У хаджи (махтеси) руки татуированы в знак пребывания у гроба господня.