Искры
Шрифт:
Один из младших учеников Фаноса принес мне воды. Я умылся, оделся и вышел на балкон.
Чудесный вид открылся предо мной: окрестные горы, живописные долины, город с двумя рядами стен и башнями, высокие минареты, купола армянских церквей, грозная цитадель и гладкая поверхность лазурного моря [38] … Я сгорал от нетерпения увидеть все это вблизи. Приехав в Айгестан ночью, я, конечно, не мог разглядеть этот восхитительный уголок города, весь утопающий в зелени. Деревья, отягощенные разноцветными плодами, при утреннем освещении казались еще восхитительнее, чем ночью. Солнце, словно дозорный, глядело с небес и наводило страх на ночных воров и грабителей. Теперь настал черед дневных воришек. Огромная стая воробьев с громким чириканьем слетела на абрикосовое дерево; густолиственные ветви гнулись под тяжестью маленьких разбойников. Перепрыгивая с ветки на ветку, они радостно праздновали победу, поклевывая сочную сладкую добычу. Но вдруг вдали затрещала трещотка садовника, и шаловливая стая мгновенно слетела с дерева. Какая разница между курдами и этими невинными существами? И те и другие живут чужим трудом! Но воробьи добросовестнее: они не губят деревьев!..
38
Соленое озеро Ван в Турецкой Армении, называемое местными жителями морем.
Вернулся Аслан. Завидев его, я вошел в комнату,
— Я не хотел будить тебя. Хорошо, что ты уже на ногах, — промолвил он тоном врача, навещающего незнакомого больного, — Дай осмотрю тебя.
Я подошел.
— Небольшая опухоль в горле, но скоро пройдет, — сказал он и дал мне какую-то жидкость, для полоскания и мазь для втирания.
— В этом городе я твой первый пациент? — смеясь спросил я.
— Нет! Я только что от больного, — ответил он с обычной холодностью, — бедняк едва ли выживет.
Он надел широкополую европейскую шляпу и вышел, предупредив меня беречься и не выходить из комнаты. Я остался один,
Мастера Фаноса, вероятно, не было дома, не то он явился бы проведать меня. Пришла его мать, разбитная, рассудительная, острая на язык женщина, способная заткнуть за пояс любого мужчину. Детей таких женщин знают в обществе по имени матери. Звали ее Санам, и мастера Фаноса по ее имени называли — сын Санама.
— Слышала, сынок, — обратилась она ко мне, — что тебе нездоровится. Что болит? Сказали, что горло припухло. Пусть ниспошлет тебе пресвятая богоматерь исцеление… Я тебя сейчас же вылечу, не бойся: слегка надавлю пальцем и, с божьей помощью все пройдет. Намедни с сыном соседа то же приключилось, коснулась я рукой — и тотчас полегчало.
Я вежливо отказался от применения ее врачебных приемов, заявив, что вполне здоров. Она все же не успокоилась, предупредила меня, что в городе свирепствует коклюш, много детей перемерло, выживают только взрослые.
— А все же, — так закончила она свои наставления, — осторожность — дело хорошее. — И посоветовала мне посетить мастерскую сына.
Какое же целебное действие на коклюш может оказать красильное заведение? — недоумевал я. Старуха ничего не объяснила мне. Я все же последовал ее совету, но с иной целью: хотелось осмотреть мастерскую Фаноса.
Сойдя вниз по лестнице, мы встретили во дворе жену Фаноса с детьми. Мальчик и девочка, ухватившись за полы ее платья, назойливо кричали и чего-то просили. Завидев меня, они приутихли. Как были прелестны эти ангелочки — резвые, здоровые, чистенькие! Опрятность детей свидетельствует об аккуратности самих родителей. Третий ребенок, старший сын, выходил из дому с книжками в руках — вероятно, шел учиться. Когда он удалился, двое малюток стали опять вопить. Мать подошла ко мне и поздоровалась без слов, кивком головы. Она не закрыла лица, приняв во внимание мой юный возраст. Ее лоб украшали золотые монеты, шею и грудь — нити крупных кораллов. Все это придавало особую прелесть ее красивому, привлекательному лицу. На ней была, доходившая до пят, широкая длинная красная рубаха, надетая поверх платья из тонких тканей. Так одеваются во время работы, чтоб не испачкать одежды.
— Почему не заговоришь с ним? — сказала старуха-свекровь, — ведь он брат твой.
Невестка все же не раскрыла рта: приличие требовало, чтоб первым заговорил я. Но я был неопытен, не знал, как говорить с женщинами, искал слов и не находил. Крик детей вывел меня из неловкого положения и дал тему для разговора.
— Почему они кричат? — произнес я наконец.
— Хотят пойти с братом.
— Учиться?
— Где им учиться! Пойдут туда, станут играть, будут мешать и брату и учителю.
— А кто обучает вашего сына?
— Отец Егише.
— У него школа?
— Была, да закрыли… Теперь он занимается ежедневно по нескольку часов с моим сыном и детьми наших родственников.
На этом иссякла тема для разговора.
— Как зовут старшего?
— Айк.
— Младшего?
— Арам.
— А хорошенькую дочку вашу?
— Шамирам.
— Исторические имена, — заметил я и удивился своей находчивости.
— Имена царей, — добавила старуха, — отец часто рассказывает об их жизни и их делах, чтоб дети знали, чье имя они носят.
Время было раннее. Молодуха, видимо, торопилась по домашним делам. Наш легкий разговор она перевела на более реальную тему. Она сказала, что нужно постирать наше белье, потому что мы прибыли издалека; сегодня у них будет стирка, она просит послать белье, мое и Аслана, послать также, если есть что починить.
— Это ваш дом, братец, — добавила она, — не стесняйтесь, требуйте все, в чем нуждаетесь, как у матери или сестры вашей.
Я поблагодарил, и она удалилась. Дети перестали кричать, успокоились, казалось, забыли о старшем брате и побежали за резвившимся во дворе котенком. «Они также любят ванских котов, шерсть которых испускает искры» — подумал я.
В Ване, как и у нас, считается знаком особого расположения и почета показать гостю свое домашнее хозяйство. Поэтому я с удовольствием изъявил согласие на предложение старухи осмотреть ее дом. Сперва она повела меня в погреб, находившийся под землей, где в летний зной чувствовалась приятная свежесть. Здесь рядами были закопаны до половины в землю огромные винные карасы [39] .
— Это все из нашего виноградника, — сказала с невинной хвастливостью старуха.
39
Карас — большой глиняный кувшин.
Немного подальше в небольших кувшинах лежали: масло, сыр, мед, соленая сельдь и всевозможные соленые и маринованные продукты из винограда, овощей, плодов и зелени. Подобного изобилия мне не приходилось еще видеть.
— Кто же все это будет есть? — удивился я.
— И мы съедим, и другие поедят, — добродушно рассмеялась старуха. — Ведь господь послал это добро не только для нас, — мы должны уделить и беднякам.
— Вы покупаете все это?
— Ничего не покупаем. Все свое, домашнее. Масло и сыр получили от наших коров и овец, мед от наших пчел, остальное все также. Нередко курды приносят нам масло, сыр, творог, но их продуктов мы не едим, отправляем для продажи.