Искупление Дамира
Шрифт:
– Пап, прекращай, - сиплю я, запивая горечь от его слов маминым компотом. Вроде и не сказал ничего такого, а тошно…
– Вот, Галка, видишь! И вот так всегда! – тычет в меня пальцем батя, - Вумная, что твою дивизию!
– Олежек, ну что ты сразу, раскраснелся весь, - воркует над папой мать, - Тебе нельзя, давление… Помидорок еще принести?
– Давай, Зинуль, помидорок,- в тон ей кивает папа, целуя в плечо.
– Дочь, ты поаккуратнее с отцом, у него давление, - мне уже строго, вставая со своего места.
– Да я-то что! – обиженно восклицаю. Вот у нас так всегда!
– Кстати, - подает голос сосед Валерий Александрович, - А вы слышали, что сегодня с Каретниковым - младшим произошло? Я тут Костю со следственного встретил у рынка…
– Нет, с каким именно?
– хмурится батя, а я перестаю дышать, обращаясь вслух.
– Да с Никитой же как раз! Избил его не русский приезжий какой-то. Прямо в ресторане утром. Вроде у них там по бизнесу что-то общее. Видать, не поделили…
Над столом прокатывается дружный вздох.
– Да- а-а, - продолжает Валерий Александрович, довольный, что завладел всеобщим вниманием, - И сильно. Каретников в реанимации. Оклемается –нет, никто не знает.
– Что делается, - крестится тетя Галя.
Мама со скорбным видом водружает помидоры на стол.
– Да как-то…- сжимает кулаки батя, - Совсем охренели, басурмане эти. Вот так и вести с ними дела честному человеку. А они что?! А они ничего, с гор своих слезли только вчера…
Меня бросает в жар. Чувствую, как все лицо полыхает.
– Пап, ты не знаешь, что там было, - перебиваю его, комкая в клочья салфетку, - Не говори так.
– Ты его защищаешь что ли? – округляет глаза отец, - Ты на чьей стороне вообще, я не пойму, дочь! На стороне козла этого горного что ли, который честных людей посреди бела дня мочит? Это нормально что ли по-твоему, да?! Ответь! Ответь, говорю!!!
Стучит кулаком по столу. Вздрагиваю. Смотрю в раскрасневшееся родное лицо. Кусаю губы. Обычно в таких явных стычках с папой я всегда уступаю, сдаюсь, мягко ухожу. Всегда. Я привыкла. Да, он такой, но он хороший человек. Очень душевный, хоть и шумный, резкий, ну вот такой…Давит. И я привыкла подстраиваться с детства. Иногда и в ущерб себе. Иногда мне наверно не хватает во взрослой жизни адекватной реакции на чье-то давление. Я просто не умею…И потому вспыхиваю, где, может, и надо промолчать, и наоборот молчу, когда надо бы орать во все горло. Но я папой я всегда, глядя в глаза, молчу.
И сейчас тянет. Но…
Но я вдруг вспоминаю тот день в доме деда Дамира. Как на него тоже давили, считая, что просто имеют право по старшинству. И как он все равно пытался меня отстоять. Вот только недостаточно убедительно. Я услышала, мне не хватило и в итоге было очень – очень больно. Будто предал меня.
Сейчас Дам, конечно, не услышит этого разговора. Никогда не узнает о нем. Но я- то буду знать. Что предала…
– Пап, - судорожно набираю воздух, прежде чем продолжать, - Ты просто не знаешь ничего. Этот горный козел, как ты выразился, мой начальник, это я с ним в командировку приехала. И Каретникову он по роже дал не просто так, просто поверь.
За столом повисает такая гробовая тишина, что, мне кажется, что мой срывающийся голос слышно на всю улицу.
– Я не могу сейчас ничего сказать, но я в курсе, да. И я желаю…Правда, желаю Никите скорейшего выздоровления, но только потому, что не хочу, чтобы у Дамира были проблемы из-за этого не горного, а вполне себе реального козла. Вот так.
Я отбрасываю от себя порванную в клочья салфетку. Все молчат. Тишина. Шум моря, цикады, бьющаяся о уличные лампочки мошкара…
– Кто будет торт? – подскакивает моя мама.
– Ой, Зин, я - оживает тетя Галя, - Какой там у тебя нынче?
– Красный бархат.
– Ох, люблю, давай!
Мама убегает, отец подается поближе.
– Дочка, тебе точно помощь не нужна? И начальнику твоему… Если что, у меня ж тут связи тоже есть. Сама понимаешь…- тихо и вдруг совершенно серьезно.
Внезапно у меня наворачиваются слезы на глаза. Кидаюсь обнять его за потную шею, целую седеющие виски.
– Нет, пап, нет пока…Спасибо!
– Ну ты же скажешь, да? – он гладит меня по спине.
– Да.
* * *
В номере я оказываюсь только ближе к двенадцати. Мама хотела, чтобы я осталась у них, но я настояла на своем. Здесь водитель и ехать минут десять от силы, а от них час, и то, если пробок нет.
Тело ощущается разбитым и не моим, ноги отекли и еле волочатся, глаза слипаются. Неряшливо скинув босоножки, топаю в комнату и мешком падаю на кровать. Тащиться в душ сил нет. Единственный плюс в этом – переживать за то, что будет, сил тоже не находится. Чувствую, что вырублюсь прямо так, в одежде и поверх покрывала, через каких-то пару минут. Смыкаю тяжелые веки...
Настойчивый стук в дверь сначала кажется сном. С трудом осознаю, что реальный. Отрываю от кровати чугунную голову, хмурюсь… Сажусь. Ну кто там в полночь?
Не успеваю испугаться или что-то еще – я слишком сонная и уставшая для этого. Просто бездумно плетусь к двери открывать.
11.
Стоит распахнуть дверь, и я застываю от неожиданности, чувствуя, как сердце мощными толчками разгоняет кровь, вкачивая в вены адреналин и убивая сонную апатию. Медленно делаю шаг назад, позволяя незваному гостю войти. Отвожу глаза, придерживая дверь, пока он уверенным шагом переступает порог номера. Нос щекочет запах его тяжелой туалетной воды, а тело словно пытается сжаться под гнетом еще более тяжелой для меня ауры.
– Здравствуйте, Тигран...- делаю паузу, судорожно пытаясь вспомнить его отчество. Теряюсь. Пользуюсь тем, что в это время закрываю за отцом Дамира дверь, - ...Рустамович.
– Здравствуйте, - коротко кивает, проходя.
Черные глаза быстро расчерчивают комнату, вскользь режут по моему лицу.
– На балкон выйдем, Евгения, - не спрашивает, утверждает.
И уже идет туда, не дожидаясь моего согласия. Я немного в ступоре - не сразу соображаю. Провожаю его взглядом поначалу и, только когда мужская фигура скрывается за плотными портьерами, следую за старшим Керефовым.