Шрифт:
Берендеев Кирилл
Искупление
Он стоял в шаге от края платформы, смотрел вниз, и траншея, по которой бежали рельсы и струилась вода, казалась ему бездной. Он стоял, заложив руки за спину, и ждал. И не мог решиться. И пропускал поезда. Этот, скрывшийся в черном зеве тоннеля - четвертый по счету.
Он стоял уж долго, но на него никто не обращал внимания. Пассажиры входили и выходили из подъезжавших голубых вагонов, толкались у дверей, стремясь занять свободные места, пихали и наступали на ноги ему, неподвижно застывшему у края платформы, бурча про себя нелестные слова
Проходившие мимо него дежурные по станции и охрана метрополитена не бросали в его сторону и взгляда. Прилично одетый молодой человек, ожидающий поезда; быть может, в нем должна появиться та, которой он назначил свидание, или тот, с кем у него намечена важная встреча. Решив так, они шли мимо, дальше, по своим делам.
А он все так же неподвижно стоял у края платформы. И никак не мог решиться и сделать последний шаг, шаг, длиной в полметра: вперед и вниз.
Впрочем, еще не время. Поезд только ушел, секундомер, обнулившись, показывал, что прошло лишь полминуты с момента, как он покинул станцию. Ждать недолго, секунд сорок, едва ли больше. Если из-за какой-то непредвиденной задержки состава, не возникнет "окно".
При мысли об этом он вздрогнул. Пора решиться, давно пора, сколько же можно ждать. Сжать зубы, закрыть глаза и, едва поезд выскочит из тоннеля, по обыкновению коротко рявкнув на зазевавшихся пассажиров, сделать шаг. Вперед и вниз. Короткий шаг, чуть больший, чем те полметра, что разделяют его и край бездны, по дну которой проложены рельсы и струится вода.
А он все не мог решиться. Он искал потерянную решимость в прошлом, но не мог сразу вспомнить ее, ту, что привела его на переполненную людьми станцию. Обрывки фраз, остатки сомнений, надежд, печалей, лохмотья мыслей. Все, более ничего не осталось. Точно прошлое, сжалившись над ним, ушло и решило не возвращаться более. Прошлое, которое он устал вспоминать и устал призывать в помощь.
Он обратился к будущему, но и в нем ничего не увидел. Холодный мрак, окружавший его прежде, рассеялся, оставив место привычному же много дней серому клубящемуся туману, туману без единого просвета, туману, с которым он встречал утро и провожал вечер, в котором пытался отыскать брешь давно, когда-то в сером прошлом - и не мог найти.
Он попытался сгустить его, как смог сгустить днем раньше, как смог еще утром, проснувшись с твердой решимостью, с отчаянной уверенностью в своих силах, потому что нельзя, невозможно было уже откладывать, и все же отложил и, дождавшись приближения вечера, отправился в подземелье. Совершил путь, проделанный им в мыслях тысячу тысяч раз.
Он продолжал стоять не двигаясь, и услышал сигнал. Три коротких переливающихся один в другой гудка, означавших, что поезд уже на подходе, что еще чуть-чуть, и он вырвется из черного жерла тоннеля, освещаемого лишь светом приближающихся фар, промчится, останавливаясь, вдоль платформы, неся для кого-то начало пути, а кому-то его окончание.
Он не сделал ни шаг вперед, чтобы решиться, ни шаг назад, чтобы отступить. И почувствовал, как его схватили за локоть.
Он обернулся. Не вздрогнул, не отшатнулся, вырывая плененный локоть, точно ожидал этого действия. Может, подсознательно и ожидал, сколько же можно стоять, пропуская поезда столь откровенно готовясь к невозврату.
Но фигура пленившего его человека не походила на ожидания. Против воли в нем проснулись чувства, прежде усталое изумление, вернувшееся из ниоткуда.
Мужчина, схвативший его за локоть, был невысок ростом, худощав и жилист; поношенный костюм висел на его фигуре мешком. Из-под черных спутанных ветром волос, на него смотрели потухшие уголья глаз, точно смуглое лицо не давало разгореться зеркалам души.
Мужчина произнес что-то, он не расслышал его голос:
– Что?
– хрипло, едва разлепив ссохшиеся губы, спросил он.
И тотчас ветер перестал дуть из тоннеля, возвещая прибытие поезда, смолк нарастающий шум и гул, шорох шагов и тусклые переговоры, появившиеся у жерла тоннеля снопы света, исходящего от фар поезда, замерли разом, не затухая и не разгораясь ярче. Тишина и безмолвие окутали его.
– Вы слишком долго стоите, - произнес мужчина, едва шевеля губами. Слишком долго.
Он молчал.
– Ожидание сродни агонии, - произнес мужчина.
– Чем она дольше, тем мучительней и бессмысленней.
– Да, - он медленно кивнул, немного погодя, точно обдумывая слова, скорее просто из потребности что-то ответить.
– Отчего тогда выждете? Или вы не помните, что вам терять?
– Я не... мне все равно, - быстро ответил он.
– Раз так, тогда зачем вы уходите?
Пауза. Ответ пришел сам собой.
– Я не хочу оставаться.
– Не с кем или незачем?
– И то, и другое, - странно, в этот момент ему показалось, что он не помнит причины, он попытался найти ее, тут, на поверхности сознания, но не нашел. Охваченный беспокойством, он погрузился в его пучины, на самое дно, в бездну, в пустоту, в никуда. Но причины не было и там, он или забыл или....
Вздрогнув, он поднял глаза на незнакомца. Тот выпустил его локоть, пальцы разжались, словно сами собой, рука упала вдоль тела.
Сколько они молчали - неизвестно, тишина, окутавшая их подобно безвидному туману, остановила по мановению жеста движение времени. Огни приближающегося поезда все так же ярко горели на выходе из темноты тоннеля.
– Я устал, - с трудом произнес он, оказавшись на поверхности.
Мужчина внимательно посмотрел на него.
– Это все. Я устал, - повторил он.
Мужчина пошевелился.
– Что у вас в руке?
– вопрос застал его врасплох. Он разжал ладонь. Именно за локоть этой руки он и был схвачен мгновение или минуты назад.
На ладони лежало распятие. Два куска дерева, соединенные друг с другом, и обрывки проволоки на трех их концах.
И снова тишина. Оба молча смотрели на опустевшее распятие, точно пытаясь вспомнить что-то очень важное.
Наконец, он произнес, сжимая кулак.
– Я освободил Его. Я не мог больше... смотреть на Него. Это выше моих сил.... Две тысячи лет, две тысячи... это не несколько часов, - он поднял глаза.
– За что? Я всегда спрашивал себя, за что?