Искушение Анжелики

Голон Анн

— А мы так мечтали стать колонистами и отцами семейств! Увы, последняя кампания принесла нам гибель.

После стольких метаний между непроглядной ночью отчаяния и серыми сумерками смирения они вдруг увидели в появлении Анжелики свет надежды. Мир мужчин жесток. Мир морских пиратов — тем более. Никаких трещин, никаких щелей в твердом панцире прожитой жизни: сабля или кинжал — в руке, жажда золота — в сердце, жажда рома — в глотке. И вдруг женщина заполняет пустоту в их сердцах, появляется среди них, но совсем не в качестве трофея или шлюхи. Не давая им времени спросить себя, что же она такое, она берет их в руки, подчиняет себе, оставляя им только один выход: уважать ее и беспрекословно

слушаться.

Этим утром после известия о пленении Золотой Бороды ее появление в риге с сумкой для корпии и лекарств для всех них было нечаянной радостью. Она, не раздумывая, принялась ухаживать за ранеными и больными и перевязывать их. Кто-то из них предложил захватить ее в качестве заложницы и попытаться спасти свои шкуры в обмен на ее жизнь. Тогда можно будет вступить в переговоры с этой сволочью из Голдсборо и при неблагоприятном исходе послать ее мужу, этому кровопийце, который хочет всех их убить, палец, глаз или грудь красавицы. И тогда один только дьявол сможет помешать их бегству. Разве не позволительно прибегнуть к этому приему в столь бедственном положении? Такое уже не раз бывало. Однако на этом все и остановились. Блестящими глазами несчастные следили за Анжеликой, которая деловито двигалась в дурно пахнущей полутьме. Никто не попытался и пальцем пошевельнуть. Только юный Барсампюи осмелился прервать молчание и спросить:

— Правда ли, мадам, что Золотая Борода схвачен? Анжелика молча кивнула.

— Что же с ним сделают? — спросил лейтенант обеспокоенным голосом. — Не может быть, чтобы его казнили, мадам… Это совершенно удивительный человек. Мы все любим нашего вожака, мадам.

— Его судьба зависит от решения месье де Пейрака, — сухо ответила Анжелика. — Он хозяин положения.

— Да! Но вы его хозяйка, — воскликнул своим крикливым скрипучим голосом Аристид Бомаршан. — Как говорят…

Он тут же осекся, встретив негодующий взгляд Анжелики, и съежился, охватив руками живот, как это делают, страшась ударов, беременные женщины, защищая свою драгоценную ношу.

— Ты лучше уж помолчи, ладно, — а то я рассержусь.

Все засмеялись, почувствовав облегчение. Закончив работу, она вышла. У нее не было никакого желания шутить с этими канальями, но как только дверь за ней захлопнулась, гнев ее утих.

Как бы она ни рассуждала, как бы ни оправдывала себя, она в конце концов смягчалась по отношению к раненым и побежденным. Разбойники и солдаты, охотники и матросы… Начиная их лечение, она не могла не любить их. Эта неодолимая привязанность возникала в ней от сознания, что, склоняясь над их ранами, она многое получала и от этих людей.

Больной человек легко уязвим. Он охотно отдается в добрые руки, а если и сопротивляется, то его легко провести. Даже встречая людей с озлобленными, жестокими, малоподатливыми, но обезоруженными страданием характерами, Анжелика в конце концов открывала в них по-детски простые сердца. Поднимаясь на ноги, они становились преданными ей и даже боялись ее иногда, чувствуя, что Анжелика знает их лучше, чем они сами.

Выйдя, она распорядилась принести пленным доски для трик-трака, игральные карты и табак, чтобы хоть сколько-нибудь облегчить их пребывание в плену.

Глава 8

И совсем иное дело встретиться с дамами Голдсборо! Тут уж пощады не жди! Она знала — ни малейшей надежды на послабление. Их добродетель так устроена природой, что непрерывно выделяет волны справедливости и осуждения порока и обладает почти сверхъестественным, неиссякаемым даром язвительности.

Однако и их она должна опередить, не дать затопить все горькими потоками желчи, от которых трудно ждать добра.

Прежде

чем толкнуть дверь Таверны-под-фортом, где, по ее предположениям, они уже собрались, Анжелика испытала минутное сомнение, вылившееся в непроизвольное обращение к Небу… Они, разумеется, были там, в своих темных юбках и белых чепцах. Как никогда внушительная мадам Маниго восседала на своем троне, мадам Каррер занималась делами, а Абигель Берн, бледная и чопорная, стояла у камина, и ее лицо фламандской мадонны было преисполнено решительности. Появление Анжелики прервало, по-видимому, горячую дискуссию, где в очередной раз подруги Абигель подвергали критике ее благодушие.

— Мадам Каррер, — сказала Анжелика, обращаясь к хозяйке трактира, — будьте любезны прислать мне обед на квартиру в главной башне. Я попрошу вас также нагреть лохань воды, чтобы я могла помыться.

«Вся вода рек не может отмыть преступную душу, и вся пища земли не в состоянии насытить того, кто гибнет, оскорбив Господа Бога», — процитировала мадам Маниго некий афоризм, отвернувшись в сторону.

То был выстрел из-за угла, но Анжелика была к нему готова.

Несмотря на все свое ожесточение и раздражение против сплетниц, она понимала, что эти женщины, которых она не могла не считать своими подругами, разрывались между противоположными оценками, что очень огорчало их самих.

За непреклонностью дам Голдсборо в оценке скандального, с их точки зрения, поведения Анжелики скрывалось возмущение тем, что она предала человека, перед которым все они, в большей или меньшей мере, преклонялись и в которого были даже слегка влюблены. Это было смягченное, скрываемое, но настоящее чувство, чувство гугеноток с нежными сердцами, бьющимися под коркой льда, намороженного полученным воспитанием. формула мадам Маниго «я это всегда говорила» пользовалась в эти дни успехом, распространялась и выставлялась всюду, как вывешиваются на улицах полотна со словами молитв в дни папистского Божьего праздника. И действительно, не эта ли последовательница мэтра Берна разоблачила Анжелику как опасную возмутительницу спокойствия!…

На это Абигель возражала, что поведение мадам де Пейрак в последнее время доказывает, что ее совесть совершенно чиста.

— Гордячка! — настаивала мадам Маниго, — я это всегда говорила.

«И вообще, кто знает, что там действительно произошло?» — продолжали сторонницы Анжелики. Слухи, намеки, околичности… Швейцарец, который рассказывал оскорбительные для нее вещи, был, оказывается, пьян, как свидетельствуют господа Маниго и Берн… А Анжелика, вот она снова появилась среди них и держится с достоинством, отвечая пренебрежительной улыбкой на намеки мадам Маниго.

Такая близкая им и такая не похожая на ту, какой она была в дни гонений гугенотов в Ла-Рошели.

Они вспомнили, как бежали через ланды от королевских драгунов, и Анжелике удалось привести их к спасению.

— Какая истина и какой повод для размышлений! — сказала Анжелика, окинув высокомерную даму спокойным взглядом. — И, кажется, именно мне вы предлагаете над этим поразмыслить, не правда ли, дорогая мадам Маниго? Я благодарю вас, но сейчас речь идет не о том, чтобы насытить мою душу, виновна она или нет, а о том, чтобы восстановить мои силы. За те два дня, что я нахожусь в вашем поселке, позволю себе заметить, дорогие мои дамы, мне перепал лишь жалкий початок кукурузы. И это не делало бы чести вашему гостеприимству, если б я не знала о заботах и трудах, которые выпали на вашу долю со вчерашнего дня в связи со сражением и ранеными. Обращаясь к вам с просьбой накормить меня, я выражаю таким образом естественную потребность, которую, очевидно, испытываете и вы, мои дорогие.