Искушение богини
Шрифт:
– Неферу унесли в дом мертвых два часа тому назад, – сказал он тихо, – и это очень важно для тебя, малышка. Теперь ты последняя царская дочь, оставшаяся в живых.
Он почувствовал, как она вся напряглась. Хатшепсут отвернулась и наконец сдавленным голосом сказала:
– Великий, теперь ты заставишь меня выйти замуж за Тутмоса?
– Ты еще слишком молода, чтобы говорить о браке. Разве тебе не нравится Тутмос?
– Нет. Он скучный.
– Хатшепсут, у тебя впереди еще много лет, и за эти годы ты научишься понимать, в чем заключаются обязанности, которые отказалась взять на себя Неферу. Именно поэтому она и умерла, ты это понимаешь?
– Нет, – ответила она устало. – Конечно нет. Ничего не понимаю.
– Ты совсем не такая, – продолжал он. – Сам Амон хранит тебя. И все равно отныне ты должна быть очень осторожна во всем, что говоришь и делаешь. И не думай о будущем. Оно в моих руках, но если я решу, что тебе необходимо выйти замуж за Тутмоса, ты ведь подчинишься моей воле, не так ли?
– Конечно, если ты прикажешь. Он легонько встряхнул ее.
– Ты уже не раз нахально нарушала мои приказы! Но я говорю о том, для чего еще не настало время, а сейчас надо думать о настоящем. Скажи мне, чем ты на самом деле занималась прошлой ночью?
Она вывернулась из его объятий и встала перед ним, скромно сложив за спиной руки.
– Прости, отец, я не могу тебе сказать. Но ничего плохого я не делала.
– Очень хорошо.
И он оставил эту тему, зная, что ничего больше от дочери не добьется.
– С сегодняшнего дня начинается траур по Неферу. Уроков пока не будет, так что своих друзей ты не увидишь. Твоя мать легла поспать, и я советую тебе сделать то же самое. У тебя очень усталый вид. И не рассчитывай увидеть Нозме раньше чем через несколько дней. Она будет занята исполнением обязанностей кухонного раба, чтобы запомнить, что я, фараон, который сделал ее царской кормилицей, могу превратить ее в прислужницу при царской кухне.
Хатшепсут улыбнулась:
– Она не виновата, что я убежала.
– Тебя поручили ей.
Он хлопнул в ладоши, возникла вторая царская кормилица Тийи, поклонилась и застыла в ожидании.
– Положи ее в постель и держи там все утро, – приказал Тутмос. – И смотри не оставляй ее одну ни на минуту. Он наклонился и поцеловал Хатшепсут. Внезапно она обвила руками его шею.
– Я люблю тебя, отец мой.
– Я тоже люблю тебя, малышка Хат. Я рад, что ты цела и невредима.
– Разве могло быть иначе, когда у меня есть два таких могучих отца и покровителя? – серьезно спросила она. И тут же улыбнулась лукаво, отошла от него, вложила свою руку в руку Тийи и степенно пошла с ней к двери.
Семьдесят дней, покуда Нил разливался во всю ширь, превращая землю в гигантское красно-коричневое озеро, на тихих волнах которого, казалось, покачивались крыши деревенских домов и кроны деревьев, тело Неферу с вынутыми внутренностями лежало в доме мертвых, где его почтительно готовили к переселению в новое обиталище. Гладкая желтоватая плоть, знакомая с теплом солнечных лучей, прикосновениями золотых украшений и человеческих рук, познала теперь покой, совершенно не похожий на тот, которого девушка искала при жизни. Пока младшие жрецы обвивали худенькие руки и ноги повязками тончайшего льна и наполняли полости тела не пищей, вином и любовью, но вымоченными в содовом растворе тряпками, незрячие глаза со слепой покорностью следили за каждым их движением. В храмовых мастерских ремесленники наводили последний лоск на саркофаги, в которых ей предстояло лежать. На другом берегу реки художники, скульпторы и каменщики, борясь с водой, подступавшей к дверям и сочившейся между плитами пола, не покладая рук трудились над маленьким посмертным храмом, строительство которого начала сама Неферу еще при жизни, чтобы после смерти ей было где принимать дары живущих и выслушивать их жалобы и мольбы. Но не так скоро. Не сейчас. Было что-то жалобное и в неоконченной истории жизни, торопливо принимавшей форму на внешних стенах храма, и в спешно настеленном полу святилища, и в грудах каменной крошки и пыли вокруг статуй, над которыми обливались потом мастера, чтобы завершить работу, прежде чем Неферу принесут и положат внутри утеса, в темной тишине каменной усыпальницы, чей вход будет виден лишь ей одной.
Это был хороший паводок. Он обещал рост налогов и обильный урожай. Феллахи, лишенные возможности обрабатывать землю в эти месяцы, трудились наравне с рабами на строительстве для фараона. Своей жизнью они были вполне довольны, ведь хлеб с луком они получали и здесь. В ослепительном свете солнца гомонили птицы. Над затопленными полями метались стрекозы на подрагивающих бронзово-голубых крылышках, поджидая, когда появятся комары, которые с ужасающей быстротой плодились в стоячей воде, грозя лихорадкой человеку и скоту. В это время года весь Египет полнился музыкой – музыкой плодородия и обильной жизни. А в доме мертвых рот Неферу наполнили так, чтобы щеки сохраняли округлость, как будто девушка просто спала, и последние повязки навеки опустились на ее глаза.
Во дворце не было слышно ни музыки, ни смеха. В покоях Неферу прислужницы собирали ее пожитки: одежду, посуду, мебель и баночки с притираниями – все, что может ей понадобиться и чем она будет продолжать пользоваться в одиночестве могилы. Ее разноцветные украшения завернули каждое отдельно и положили в золотые шкатулки, а осиротевшие короны сложили в обитые изнутри коробочки. В детской Нозме и Тийи упаковывали старые игрушки Неферу – красные и желтые кожаные мячики, волчки, деревянных кукол и маленьких разрисованных гусят, а еще ложечки, с которых ее кормили во младенчестве, юбочки и ленты, которые она носила ребенком. Во время специальной церемонии, недолгой, но берущей за душу, сожгли ее парики, и наконец просторный покой замер в ожидании новой обитательницы, новой наследницы, его пустота напоминала о смерти. На двери повесили замки и печати, а солнечный свет жидким золотом растекался внутри, словно это Ра заглядывал в каждый угол, ища свою потерявшуюся дочь.
Для Хатшепсут это было время глубочайшей скуки, перемежавшейся приступами глубочайшего горя. Она много времени проводила в царском зверинце, где наблюдала, как подрастает газель, кормила птиц и следовала за Небанумом от одной клетки к другой, пока он разносил пищу и воду их жильцам. Вместе с ним она садилась на крохотной лужайке в тени его дома, где обрывала лепестки розовых и белых маргариток, испещрявших траву, и расспрашивала его обо всех живых существах, что росли, летали или бегали по родной земле. Небанум был человек простой, жил одиноко и счастливо и о разных живых тварях знал все. Его сердце разрывалось от жалости к маленькой девочке, брошенной, как ему казалось, на произвол судьбы, не уверенной в себе. Он рассказывал ей о повадках птиц, о том, какие бывают цветы и как о них заботиться. Он рассказывал ей о любимых убежищах пустынного оленя, а она жадно впитывала каждое его слово. Иной раз, когда ей просто хотелось помолчать, она приходила к его двери, и тогда он сидел, не сводя глаз с ее бесстрастного лица и беспокойных пальцев, понимая ее боль и неуверенность без слов, как понимал нужды своих питомцев, но был не в силах предложить ничего, кроме своей компании и молока, которое его козы давали каждый день. Часто она приходила одна, без стражника и рабыни. В такие дни ему оставалось только надеться, что она попросила у Единого позволения идти куда захочет, но в глубине души он сомневался и старался не показывать, как ему страшно. Странно, но она нуждалась в нем. Он помнил Неферу и тоже молчал.
Уроков не было. Наставник царских детей Хаемвиз сидел в укромном уголке сада и дремал на солнышке. Юный Тутмос проводил время в покоях своей матери, разозленной и сбитой с толку последними событиями, а сыновья вельмож, с которыми Хатшепсут и Тутмос обычно встречались в комнате для занятий, сидели дома, радуясь нечаянным каникулам.
Ахмес заперлась в своих покоях, даже ела там, прислуживала ей за трапезой одна Хетефрас. Свое горе она хранила в тайне от всех. Дочь фараонов, с младых ногтей знакомая с порядками дворца, она хорошо знала, чего от нее ждут. Смерть царственной особы, так же как и жизнь, всегда влечет за собой неожиданные повороты и перемены. Ахмес много молилась своей любимой покровительнице, Исиде, преклонив колена у алтаря, который приказала воздвигнуть в своих покоях несколько лет тому назад. Однако ее молитвы чаще были о Хатшепсут, чем о Неферу, ибо она твердо верила в то, что ее старшая дочь сопровождает Амона-Ра в его странствии по небу и не нуждается ни в чьем заступничестве. Зато беспокойство за младшую росло не по дням, а по часам, точно плод в утробе, и каждое его шевеление приводило Ахмес в смятение, что было на нее совсем не похоже.
Что до самого Могучего Быка Маат, то он пристрастился мерить по ночам шагами залы и коридоры дворца, расстраивая планы слуг и пугая гвардейцев, которые несли стражу в самые глухие, безмолвные часы. Днем он ходил в храм, где собственноручно приносил жертвы, – эту обязанность обычно выполнял за него верховный жрец. Теперь он знал, чего хочет, и передача власти Тутмосу не входила в его планы. Во время своих ночных скитаний по дворцу он много думал о том, не стоит ли ему вызвать своих сыновей Ваджмоса и Аменмоса с границы и возложить царский венец на голову одного из них, но все же отказался от этой мысли. Обоим перевалило за сорок, оба с юных лет служили в армии. Но дело было совсем не в этом. В конце концов, фараон с выучкой военного – это сильный и решительный правитель. Просто одна мысль о том, что придется выдать за одного из них Хатшепсут, десятилетнюю девочку, вызывала в нем сентиментальное возмущение, хотя он и понимал, что это лучше, чем тот безумный план, с которым он носился. Кроме того, оба были давно женаты, их семьи жили в поместьях неподалеку от Фив, ни тот ни другой давным-давно не совали носа в политику, и… и…