Искушение богини
Шрифт:
Когда она простерлась перед ним ниц, он пояснил Хатшепсут:
– Это моя новая танцовщица, Асет. Она живет в доме здешнего губернатора, но я подумываю о том, чтобы взять ее с собой в Фивы, в мой гарем. Я очень ею доволен.
– Ни одной хорошенькой не пропустишь! – шутливо пожурила его Хатшепсут, но сама окинула женщину внимательным взглядом, когда та одним скользящим движением поднялась с пола и замерла в ожидании музыки, пока ее сопровождающий усаживался, скрестив ноги, и пристраивал на коленях барабан. Она оказалась высокой и длинноногой, ничуть не похожей на тех пышнотелых хихикающих служанок, которых Тутмос любил затаскивать в свою постель. Пока Асет ждала, слегка согнув в колене одну длинную изящную ногу, Хатшепсут охватила неприятная дрожь, словно она откинула покрывало и увидела под ним свернувшуюся змею.
У Асет были узкие бедра, тонкая длинная талия, маленькие упругие груди с большими сосками. Ее головка в ореоле черных волос, волнами спускавшихся до самых ягодиц, тоже казалась маленькой, и всякому, кто на нее смотрел, танцовщица напоминала кошку, готовую то ли потянуться, то ли прыгнуть.
Музыкант начал выбивать медленный ритм, и женщина, подняв руки, повернулась к ним лицом и встала на носки. Хатшепсут была разочарована. Нельзя сказать, чтобы девушка оказалась страшненькой. Ее лицо было правильной формы, нежно очерченное, брови прямые, широкий лоб в золотых блестках, но губы, даже приоткрытые в экстазе танца, узкие и несоблазнительные. Скулы были высокие, но «глаза посажены слишком близко, и от Хатшепсут не укрылось, как они внезапно сузились, когда танцовщица окинула ее быстрым внимательным взглядом. Долю секунды Хатшепсут с высокомерным вызовом глядела на нее.
Ритм убыстрился, и мужчины примолкли, не в силах оторвать глаз от упругого, плоского живота и соблазнительно подпрыгивающих в такт грудей. Асет вдруг падала на пол, потом, по-змеиному выгибаясь, вставала на ноги, ее волосы спускались до колен, когда она изгибалась вновь.
Внезапно протрезвев, Хатшепсут следила за ее движениями. Женщина была полна скрытого до поры до времени, тлеющего под спудом огня, она влекла, манила, сводила с ума невысказанными обещаниями, и Тутмос смотрел на нее как завороженный, его дыхание участилось, глаза помутнели от желания.
«Почему она так меня тревожит?» – спрашивала себя Хатшепсут. Она не первая умелая танцовщица, которую Тутмос приблизил к себе на время. И все же царица досмотрела танец до конца, а ее ладонь, которую она положила на плечо Тутмоса, когда умолк гром аплодисментов, была холодна как лед.
– Ну, как она тебе? – спросил Тутмос нетерпеливо, его полные щеки раскраснелись, глаза сверкали. – Просто не верится, до чего хороша, правда? Ей даже музыка не нужна, только барабан. Ее тело и есть музыка, лучше которой и желать нельзя.
Хатшепсут ласково взглянула на него.
– Она не так красива, как я, – ответила она беспечно, – но очаровательна, для простой танцовщицы, конечно.
– Не знаю, мне она нравится. – Тутмос разозлился. – И я беру ее с собой в Фивы.
– Я не хочу сказать, что она мне не нравится, – ровным голосом заметила Хатшепсут, – хотя, по правде говоря, я нахожу ее слегка… холодноватой, несмотря на весь ее пыл. Но все равно, если она тебе нравится, так бери ее.
Такое немедленное приятие Асет уязвило его. В глубине души он надеялся, что сестра будет хоть немного ревновать.
Но она не ревновала, а спокойно пила вино, на ее загорелом лице играла улыбка, которая вывела его из себя, и он резко встал.
Стоя перед возвышением, на котором сидела царственная чета, Асет ждала, когда ей позволено будет удалиться, и на ее узкой лисьей мордочке играла ленивая полуулыбка. Хатшепсут положила в рот кусочек арбуза.
– Ты уже уходишь, Тутмос? Придешь ко мне в спальню сегодня?
– Нет, не приду! Я… хотя вообще-то не знаю, Хатшепсет. Может, и приду. Да, наверное, приду, раз ты меня зовешь.
Он снова опустился рядом с ней, его рука робко обвилась вокруг ее талии, и улыбка тут же пропала с лица Асет. Тутмос бросил ей украшение, улыбнулся, и, хотя танцовщица поклонилась со всем почтением и вышла из зала так спокойно, что даже Хатшепсут не к чему было придраться, обида и сдерживаемый гнев читались в каждом движении ее оскорблено выпрямленной нагой спины.
«По-моему, она опасна, – сказала себе Хатшепсут, когда рука брата скользнула по ней. – Правда, не знаю чем. А может, дело просто в том, что я слишком долго жила бок о бок с опасностью и теперь собственной тени пугаюсь. Разве Тутмос виноват, что я нахожу его скучным, хотя и приятным?» В ту же секунду она почувствовала, до чего изголодалась по его телу, необъяснимая вспышка страсти охватила ее, и она навалилась на него всей тяжестью, так что он едва не расплескал вино.
– Пойдем отсюда, – зашептала она ему на ухо. – Я так тебя хочу, что даже тошнит.
Изумленный, Тутмос поставил недопитое вино на стол и поднялся на ноги.
– Оставайтесь на своих местах, ешьте, пейте, веселитесь! – обратился он к гостям. Не успели те пасть ниц, а двери зала уже закрылись за ним, и он почти побежал по коридору рука об руку с женщиной, которая нашептывала ему слова, распалявшие страсть. Она даже не повела его в свои покои, но вытащила прямо в сад, где они упали среди густо переплетенных древесных стволов, и он овладел ею быстро и грубо, как солдат овладевает пленной рабыней. Потом они долго лежали на траве, переводя дух, и вслушивались в долетавшие из пиршественного зала звуки музыки, едва слышимые в ночном воздухе.
В Фивы они вернулись через два дня, каждый на своих носилках. Хатшепсут была преисполнена ненависти и отвращения к мужу и самой себе. Город встретил их» с распростертыми объятиями. Прежде чем войти во дворец, царская чета отправилась поклониться Амону, и там, в храме, медленно шагая через огромный зал с лесом колонн, под крышей, возведенной по приказу ее отца, Хатшепсут заметила Сенмута, который стоял с Бенией и Юсер-Амоном. Их взгляды встретились, и он улыбнулся, на его крупных губах и в темных глазах заиграла улыбка, полная такого безоговорочного одобрения и трезвой, спокойной радости, что она улыбнулась в ответ, чувствуя, как ее одновременно охватывают облегчение и мука. Простершись рядом с Тутмосом перед Амоном, Хатшепсут не могла думать ни о чем, кроме похотливых объятий, в которых сплеталась с Тутмосом под деревом, и об улыбке Сенмута, поэтому молитва вышла лихорадочной – она просила у отца защиты, сама не зная от чего.
Потом они сидели перед богом на золотых престолах. Привели нубийца, бросив на пол, провели над ним короткий и жестокий обряд, в конце которого Менена размозжил ему череп позолоченной дубинкой. Давно уже богу не приносили таких жертв, и Тутмосу было явно не по себе, но Хатшепсут и ее генералы бесстрастно наблюдали за происходящим, вспоминая обугленное тело Ваджмоса и свежие могильные холмики в пустыне, где, должно быть, и сейчас роются шакалы.
Когда чернокожее тело перестало подергиваться, Хатшепсут спустилась с трона и встала над умирающим.