Искушение богини
Шрифт:
Хатшепсут лежала, глядя ему вслед, ее сердце колотилось все быстрее. Его слова взволновали ее, в ужасе женщина спросила себя, что она делает здесь, в темноте и тишине, когда снаружи все живое радуется свету Ра и зеленые ростки снова пробиваются из земли. Но с места все же не сдвинулась.
Однажды утром, когда Асет нездоровилось, а простуда и больное горло сделали ее колючей и раздражительной, Тутмос пошел в детскую навестить дочь. Она, как обычно, спала; маленький Тутмос двигал ручками и ножками, улыбался и норовил выскользнуть из пеленок. Отец растерянно смотрел на девочку, морщина озабоченности пересекла его обычно гладкий лоб.
Наконец он вошел к Хатшепсут и сел в кресло у ее постели.
– Ну, как ты сегодня? – спросил он. Она посмотрела на него искоса.
– Неплохо. А ты как себя чувствуешь в роли правителя?
– Никак. Пусть всем занимаются министры. А иначе зачем они нужны?
Его слова до такой степени напоминали ее собственный ответ Сенмуту, что она села в постели, пораженная ужасом.
– Ты что, хочешь сказать, что не просматриваешь каждый день депеши?
– Нет, не просматриваю. Чтение мне никогда не давалось, а бормотание писцов меня усыпляет. Зато я отлично поохотился!
Вид его глупого самодовольного лица взволновал ее больше, чем что бы то ни было за последние несколько недель, ей захотелось протянуть руку и пощечиной согнать эту бестолковую усмешку с его физиономии; разозлившись, она соскользнула с кровати и позвала Нофрет, приказав принести ей одежду.
– Я-то думала, ты тут правишь в свое удовольствие! А ничего, оказывается, не делалось!
Умоляющее лицо и гневно поджатые губы Сенмута встали перед ее глазами, но о чем он ее просил, она так и не смогла вспомнить.
– Значит, пока я отдыхала, ты только и делал, что играл в игрушки?
– В игрушки? В них только дети играют.
– О, мой бедный Египет, – прошептала она, – что я с тобой сделала?
Озадаченный, он повернулся к ней как раз в тот момент, когда она скользнула в широкое платье и затянула его поясом.
– Хатшепсет, – начал он было, но она приказала принести еды и молока и только потом перевела на него взгляд.
– Я хотел поговорить с тобой о Неферуре, – продолжал он. Она выслушала имя бесстрастно, дивясь, почему оно так расстраивало ее раньше. Туман в ее голове быстро рассеивался, хотя ноги все еще дрожали. Мыслями она уже была в аудиенц-зале, предвидя, какая огромная пачка нечитаных документов ждет ее печати.
– А что с ней такое?
– Ты говорила с лекарями? Она выглядит слабоватой.
– Сенмут тоже это заметил, но они говорят, что она просто хрупкая девочка и со временем вырастет такой же сильной и здоровой, как бычок в твоем загоне. – Уголки ее губ поползли вверх. – Из нее выйдет хороший фараон.
Его так и подбросило в кресле.
– Ну, это уж мне решать!
Появилась Нофрет, за ней – целая вереница служанок, нагруженных подносами с едой. Давно уже Хатшепсут не ела так основательно. Она уселась на подушки и принюхалась, предвкушая еду.
– Рыбка! Славная рыбка!
Неожиданно она посмотрела на Тутмоса в упор.
– Я так не думаю. Готов ли ты, фараон, объявить Неферуру царевичем короны, своим наследником?
– Нет конечно! Что за нелепая идея!
– Твой отец поступил именно так, и если бы не ты, я была бы сейчас фараоном! Значит, ты считаешь его нелепым?
Нофрет сняла крышку с серебряного блюда и положила еды на тарелку Хатшепсут.
– Да, считаю. Нет больше никакой необходимости спорить из-за престолонаследования. Я собираюсь объявить своим наследником моего сына Тутмоса и со временем женить его на Неферуре, чтобы узаконить его право.
– Ничего подобного.
Она отправила в рот большую ложку еды и, смачно жуя, потянулась за водой.
– Можешь объявлять все, что тебе будет угодно, Тутмос, но я никогда не позволю Неферуре выйти замуж за Тутмоса. Я решила основать новую династию – династию цариц. Я перепишу закон.
Он был потрясен.
– Никто не может переписать закон! Фараон должен быть мужчиной!
– Что ты хочешь этим сказать? Что у фараона должны быть мужские органы или что он должен править страной решительно и твердо, как подобает мужчине? Кто из нас Египет, Тутмос, – ты или я? Можешь не отвечать и закрой, пожалуйста, свой рот, ты меня от еды отвлекаешь. Египтом правлю я, а после меня придет Неферура и станет фараоном.
– Фараоном будет Тутмос!
– Не будет!
Тутмос встал, еле сдерживая желание поддеть как следует ногой ее стол, чтобы все ароматные блюда выплеснулись ей в лицо.
– Амон мне в свидетели: Тутмос будет править Египтом, и это так же верно, как то, что я – фараон! – прорычал он. – Ты спятила, как перегревшаяся на солнце шавка!
– Ой, Тутмос, уходи. – Улыбаясь, она махнула на него рукой. – Да, и вот еще что. Если не объявишь Неферуру своей наследницей – никогда больше не бывать тебе в моей постели. Это я тебе обещаю.
Разъяренный, Тутмос зашагал к двери.
– Невелика потеря. Стерва! Сука! Нужны мне твои кости! Он распахнул тяжелую бронзовую дверь и вышел; но не успел, спотыкаясь, пробежать и половины коридора, как на него нахлынули воспоминания о тех немногих ночах, которые он провел, забыв обо всем на свете, в ее объятиях, и, выскочив в ее заросший тенистыми раскидистыми ивами сад, фараон выругал жену последними словами.
Час спустя мужчины в аудиенц-зале услышали быструю решительную поступь, которая приближалась к ним, и подняли головы. За дверью подскочил и отдал честь солдат, древко его копья со стуком ударилось в пол. В следующий миг в зал ворвалась Хатшепсут собственной персоной. Кобра горела у нее во лбу, вокруг бедер развевалась коротенькая мальчишеская повязка. Широкими, точно от злости, шагами она пересекла комнату, в наступившей вдруг тишине отчетливо были слышны деловитые шлепки ее золоченых сандалий. Она еще не поравнялась со своими министрами, а они уже простерлись ниц. Ее рука, вся в кольцах, уперлась в узкое бедро, и она остановилась, оглядывая их.
– Встаньте, вы все. Клянусь Амоном, вы тут в бумагах по колено. Нехези, печать. Хапусенеб, начнем с твоего ведомства. Инени, принеси мне кресло, я сяду. Глупые и ленивые министры, вот вы кто, надо же было довести кабинет до такого состояния!
Все поднялись улыбаясь, в глазах светилась благодарность.
В ее ответной улыбке читалось полное понимание их чувств.
– Египет сам пришел к вам, – сказала она, усаживаясь в кресло, которое торопливо пододвинул к ней Инени, и протягивая руку за первым свитком. – Друзья мои, мы превратим эту страну в величайшую державу в истории. Мы будем натягивать поводья до тех пор, пока ни в Фивах, ни в целом Египте не останется никого, кто осмелится противостоять нам. Все наши прежние труды будут несравнимы с могущественными деяниями, которые мы станем совершать отныне, и даже фараон умолкнет.