Искушение богини
Шрифт:
Но внутри ее терзало беспокойство. Лежа на своем ложе душными летними ночами, Хатшепсут думала о Сенмуте, чье присутствие постоянно напоминало ей о том, что есть мужчина, готовый удовлетворить все потребности ее царственного тела, стоит ей сказать лишь одно слово. Годами она отказывала себе в этом, сначала ее удерживало положение соправительницы при Тутмосе, потом – осознание своего положения фараона, единственного в своем роде, обреченного на одиночество. Но скоро вдовство ей наскучило, а бессонные ночи и лихорадочные сны сказали, что настала пора оказать последний, решающий знак доверия мужчине, которого она любила превыше всех остальных.
Однажды жарким вечером, когда пурпурные стяги ладьи Ра скрылись, сжигая все на своем пути, за горизонтом, Хатшепсут приказала умастить себя ароматными маслами и одеть в платье из тончайшего льна. Потом она послала за ним. Ради этого вечера женщина отложила свой шлем. После коронации она снова отрастила волосы, хотя и не такие длинные, как раньше, ведь ей как фараону нельзя было появляться с непокрытой головой. Локоны спускались вдоль ее щек, обрамляя лицо, которое подведенные черной краской глаза и красный рот делали поразительно женственным. Она надела простой белый с серебром головной убор с лентами, спускавшимися ей на плечи. Приказала принести фруктов, вина и лучшие алебастровые лампы, такие тонкие, что сквозь них был виден узор на крыльях бабочки, которая порхала по комнате. Она отпустила Нофрет и рабынь, чтобы он застал ее одну и без украшений, как в самый первый раз, и стала ждать, встав возле вентиляционной трубы, чтобы ее овевал дующий с севера ветерок.
Стражник доложил о Сенмуте, и она кивком приказала впустить его. Когда серебряные двери бесшумно закрылись и он поклонился и зашагал к ней, искорка удивления мелькнула в его глазах и так же быстро погасла. На нем не было ничего, кроме простой белой набедренной повязки. Голова была непокрыта, ноги босы – они с Та-кха'ет как раз собирались пойти купаться. На его груди блеснули масло и пот, когда он снова поклонился ей. Ни одна из тех мыслей, что метались у него в мозгу, не отразилась в лице, но он сразу заметил изменения в ее облике: прозрачные, струящиеся складки плаща, чудные сияющие волосы, прекрасные глаза, прикрытые в ленивой, соблазнительной истоме. Сколько раз ему хотелось дотронуться до нее, сидя совсем рядом в аудиенц-зале, чувствуя ее тепло и вдыхая аромат ее духов на пирах, видя, как напрягаются ее руки и ноги, когда она бросает копье на охоте. И раз за разом он прогонял эти богохульные мысли, как учил его Хапусенеб, так что с годами лицо его приобрело скрытное и даже немного жестокое выражение, взгляд стал пронзительным, манеры – заносчивыми и нерасполагающими для всякого, кто не знал могущественного Эрпаха близко.
Хатшепсут увидела, как приподнялись его брови, когда она улыбнулась и протянула ему руку.
– Давно уже мы не обедали вдвоем и не говорили ни о чем, кроме дел, – заметила она, пока он целовал ее ладонь. – Проходи, Сенмут, садись. Расскажи, как поживает Та-кха'ет?
Он позволил ей подвести себя к низкому столику и одним изящным движением опустился на подушки. Пока она устраивалась рядом, он поискал глазами рабыню, которая должна была прислуживать.
– Та-кха'ет поживает хорошо, – ответил он. – Когда ваше величество не испытывает нужды во мне, мы живем очень тихо, и, по-моему, ее это немного раздражает. Она большая любительница развлечений.
Хатшепсут сама начала ухаживать за ним, наливать вино, предлагать фиги в меду и вымоченную в вине дыню.
– Вот как? Тогда тебе следует нанять для нее музыкантов или обеспечить ей другие удовольствия.
– Я так и сделал, но у нее непостоянный нрав. Она говорит, что ни один музыкант не может развлечь ее так, как я!
Они улыбнулись друг другу, и странная официальность этой встречи начала понемногу испаряться.
– И она права, разумеется! – сказала Хатшепсут, поднимая свой бокал и глядя на него поверх его края. – Я ведь говорила тебе раньше – надо было жениться на ней и сделать из нее княгиню. Вот чего она хочет.
– Да, знаю, – ответил он.
– Так почему же не женишься? Я дам за ней хорошее приданое. Я же знаю, какие вы, князья, бедные!
– Мне кажется, – беспечно заметил он, – что у нас уже был похожий разговор. Разве память царя так ослабела, что он забыл?
– Возможно, – просто сказала она, – ведь с того раза прошли годы, великий князь, а мужчины изменчивы в своих привязанностях.
– Некоторые – да, – так же беспечно ответил он, – но только не я.
– Может быть, тебе не трудно будет еще раз повторить мне, почему Та-кха'ет до сих пор остается рабыней?
Он поставил свой золотой кубок и некоторое время сидел, неотрывно глядя на нее. Комната наполнилась тишиной ожидания. Она чуть слышно вздохнула, пошевелилась на подушках, ленточки ее головного убора то и дело взлетали и опускались от горячих дуновений ветерка.
Наконец он посмотрел ей в лицо.
– Нет, мне не трудно. Но, ваше величество, теперь вы царь. И по-моему, теперь ваша очередь говорить первой, а не моя, ибо, хотя я больше не боюсь насмешек, я все же опасаюсь, что мои слова могут не коснуться слуха, притупившегося теми годами, о которых вы говорили.
– Ах, Сенмут, – тихо сказала она ему, – зачем мы жонглируем словами, точно пытаемся отдалить что-то другое? Разве ты не знаешь, что всю жизнь для меня существовал лишь один мужчина, которому была отдана моя любовь и которого буду любить до самой смерти?
И она порывисто схватила его за руки, подняла их к своему лицу и уткнулась в его ладони, целуя их.
Он склонился над ней.
– Теперь моя очередь слушать, – сказал он. – Говори же, Хатшепсу, говори!
Она застонала, уронила его руки себе на колени и, точно слепая, потянулась к его лицу.
– Я люблю тебя, Сенмут, люблю. Я жажду принадлежать тебе. Мое тело рвется к тебе; моя душа тоскует без тебя. Вот я унизилась перед тобой, готовая принять твою любовь, твой гнев или твое безразличие. Я готова. Обними же меня!
Ее пальцы затрепетали на его веках, щеках, и она заплакала.
Он рванулся вперед и стиснул ее в объятиях, яростно прижимая ее тело к своему, шепча слова любви, которые прорвались сквозь барьер его так долго сохраняемой почтительности.
– Хатшепсу! Возлюбленная моя, сестра моя.
Он взял ее подбородок в свои ладони, и она прижалась к нему, словно утопающая. Когда они поцеловались, губы обоих дрожали от болезненной нежности, и он почувствовал, как ее слезы катятся меж его пальцев.
– Ты уверена? – спросил он ее нежно. – Это ведь не так уж и мало для фараона.
Она торопливо закивала.
– Я уже давно уверена, – тихо ответила она, целуя его шею, подбородок, глаза. – Давай любить друг друга, покуда можем, мой дорогой брат, ибо нет ничего печальнее, чем видеть, как любовь съеживается и умирает от недостатка солнечного света.