Искушение святой троицы
Шрифт:
Он увидел, что там, где шоссе, утончившись до черной нитки, касалось горизонта, поднималось солнце — большое, красно-рыжее, с четко очерченной окружностью и почему-то совсем не яркое. Оно как будто было нарисовано на небе циркулем, и получившийся кружок затем закрашен красной краской; Слава мог так же безопасно смотреть на него, как тот старый художник, который научился рассматривать солнце сквозь дырочку, сделанную в листе бумаги.
Несколько минут солнце висело над землей, а затем исчезло за неизвестно откуда взявшимися серыми облаками, которые пеленой окутали весь небосвод. Облака были похожи на туман, поднявшийся в небо и неравномерно распластавшийся по нему: кое-где он был гуще, сине-серого оттенка, а где-то совсем бледен, и через тоненькую туманную пленку просвечивали слабые солнечные лучи.
Автобус ехал довольно тихо, но периодически дрожание корпуса передавалось на сиденье, которое начинало вибрировать
Слава повернулся, чтобы посмотреть в направлении движения. Он увидел стеклянную перегородку, за которой должен был находиться водитель, но она была завешена постером какой-то неизвестной группы, и водителя за ней не было видно.
Он проделал это движение машинально, не осознавая, что делает, и даже не испытывая большого желания узнать, кем же управлялся странный автобус; просто ему было неловко и неуютно сидеть рядом с молчаливым мужчиной, и он хотел занять себя хотя бы коротким движением. Несколько секунд он глядел на невидимого водителя, не зная, чем бы еще заняться, а, когда повернулся назад, увидел, что автобус выехал из города и мчится по бетонному полю, выложенному огромными прямоугольными плитами, между которыми проходили едва заметные, тоненькие, как ниточки, стыки. Когда колеса автобуса проезжали по стыкам, что происходило каждые несколько секунд, были слышны мягкие глухие удары, от которых он почти не сотрясался, потому что мчался на большой скорости.
Слава увидел, как город — невзрачные серые дома, облетевшие деревья, снежное поле — стремительно удаляется от них, оборвавшись совершенно внезапно, словно у него была какая-то строгая, четко очерченная граница, как у огороженной защитной стеной крепости, стоящей посреди пустыни. Теперь вокруг, насколько хватало глаз, раскинулось бесконечное бетонное поле, сверху, наверное, похожее на шахматную доску, которую разлиновали, но забыли выкрасить в два цвета.
Перемена изумила Славу. Он собирался было, наконец, спросить у своего спутника о том, как же называется таинственный город, в котором они оказались, и почему в нем нет ни одного жителя, и что это за автобус, и многое другое; эти вопросы почему-то вылетели у него из головы, как только он услышал про замок — видимо, замок безотчетно занимал его мысли, вытеснив из головы все остальное. Сейчас он хотел задать свои вопросы просто от нечего делать и чтобы избавиться от мучившей его тревоги, которая одолевала его тем сильнее, чем дольше его спутник хранил бесстрастное молчание. Но удивительное поле заставило Славу на время забыть даже о замке. Он вдруг понял, что уже давно пребывает в странном сумеречном состоянии, по ощущениям почти неотличимом от обычного бодрствования, но, находясь в котором, начинаешь обращать пристальное внимание на всю окружающую обстановку, потому что она становится немного необычной, хотя на первый взгляд и выглядит совершенно естественно; но чем пристальнее ее рассматриваешь, тем более странной она предстает взору, пока не понимаешь, что она и в самом деле странна, и тогда оказывается, что ты уже давно пребываешь на опасной границе между своим собственным городом и чужим, переходить которую не ст'oит.
Слава повернулся к своему соседу и увидел, что у того немного изменилось лицо: оно как будто постарело и покрылось морщинами; подбородок немного выпятился, и черты стали похожи на лик какого-то индейского вождя. Фигура выпрямилась, стала контрастней, и Славе показалось, что она покрылась мельчайшей сеткой пикселей, превратившись в объект невероятного разрешения и объемности, еще более материальный, чем раньше, но, вместе с тем, какой-то ненастоящий: Слава подумал почему-то, что, если он дотронется до мужчины рукой, то рука свободно пройдет сквозь него, как сквозь пустоту.
Он, однако, устрашился это делать и, повернувшись к противоположному окну, стал глядеть на несущуюся мимо бетонную равнину, чтобы отвлечься от всепоглощающего чувства странности происходящего, которое уже захватывало его с головой и грозило поглотить совсем. Что значит 'поглотить совсем', он не знал, но понимал, что это будет что-то страшное, и даже когда окружающая фантасмагория его совсем 'поглотит', его ужас на этом не окончится, а только примет какую-то иную форму. Автобус мчался теперь так быстро, что удары колес о швы между плитами слились в монотонное вибрирование, а сами плиты в окне превратились в статичную картинку, и эта картинка уже не уносилась назад со скоростью автобуса, а как будто совсем остановилась, как лопасти пропеллера, разогнавшегося до максимальных оборотов. Дурацкий запах в салоне при этом не пропал, а еще более усилился, и бензиново-пластмассовый аромат вкупе с огромной скоростью движения стал вызывать в Славе тошноту.
Они мчались уже целую вечность. Из-за огромной скорости, на которую, казалось, такой автобус не был способен, и из-за которой вся окружающая картинка слилась в статичный пейзаж, Слава стал представлять себе, что они вовсе никуда не едут, а стоят на месте, и что вся скорость движения ушла в монотонный и потому уже почти не заметный вибрирующий гул. Бетонное поле, окружавшее желтый автобус, никуда не двигалось, но изменялось теперь лишь посредством молекулярных перемещений, совершавшихся неизменно, хаотично и незаметно для человеческого глаза. В какой-то момент Славе даже почудилось, что поле осталось далеко внизу, а автобус несется по небу, как самолет. Все эти поочередно возникающие в его сознании картины убедили его в том, что он уже порядочно ушел в себя, и его внутренние метаморфозы теперь приняли такой характер, что было невозможно объяснить, являлись ли они защитной реакцией на то, что происходило вокруг, или же сами были следствием происходящего.
Скоро прошла вторая вечность, затем третья, и границы между ними были обозначены лишь Славиными мыслями о том, как медленно летит время. Эти мысли означали, что одна вечность закончилась и начиналась другая, и это происходило в те моменты, когда Слава вспоминал об этих вечностях, в очередной раз возвращаясь из небытия в реальность и обнаруживая себя на скользком сиденье рядом со своим сопровождающим, который к тому времени превратился в некую самостоятельную, не зависящую от автобуса субстанцию, и даже не качался в такт движению, а как бы висел в воздухе совершенно без всякого движения, горделиво выпрямившись и смотря в заднее окно. Слава с трудом повернул затекшую голову, чтобы взглянуть на молекулярно переливающийся статичный бетон и увидел, что тот вдруг заиграл живыми красками, хотя и сохранил серый оттенок, и бегущие между плитами швы стали отчетливо видны, как если бы их прочистили. Он понял, что вышло солнце. Самого солнца он не видел, потому что оно висело над крышей автобуса и немного сбоку, о чем можно было догадаться по тонкой, вытянувшейся слева по ходу движения автобусной тени; но он увидел, как небо очистилось от облаков и засияло теплой голубизной, и граница между серым бетоном и голубой небесной кромкой теперь была хорошо заметна.
Он немного пришел в себя. Странное чувство нереальности всего, что он видел вокруг, стало медленно проходить, и он встряхнулся, как ото сна. Автобус все еще ехал быстро, но немного замедлил ход, отчего вновь стали слышны частые удары колес о швы бетонного покрытия. Слава увидел огромную крылатую тень на одной из плит; едва мелькнув, она тут же пропала. Он наклонился ближе к окну и заметил несколько птиц, летающих на громадной высоте. У них были черные четкие силуэты и большие перепончатые крылья; раскрыв их, они свободно парили в небе. До его слуха долетели слабые, едва слышные крики, похожие на воронье карканье. Его оцепенение вновь сменилось страхом, потому что он вспомнил, куда они едут. По тому, как изменилась погода, и по появлению громадных черных птиц он догадался, что это знаменует какую-то важную перемену, и понял, что страшный замок должен быть совсем близко.
Его молчаливый спутник также ожил. Он немного пошевелился на месте и посмотрел в окно; видимо, заметив там что-то, что подтверждало его предположения, он удовлетворенно откинулся на спинку своего сиденья.
'Подъезжаем?' — хотел спросить его Слава, но ничего не сказал, потому что ему снова было очень страшно.
Крики птиц, похожие на воронье карканье, стали хорошо слышны. Автобус незаметно замедлил ход; удары его покрышек о швы стали редкими и такими сильными, что при каждом ударе корпус машины довольно сильно встряхивало. Автобус вновь задрожал, как ракета перед стартом, а металлические обода сидений начали так часто и сильно дергаться, что к ним было больно прикоснуться. Слава, от ужаса потеряв способность двигаться, продолжал сидеть спиной вперед, уставившись в пол, и лишь немыслимым шестым чувством, обострившимся от страха до невероятной степени, ощутил за окном громадную остроконечную расширяющуюся тень здания, упавшую на автобус и захватившую вместе с ним не менее двух десятков бетонных плит. Автобус, в последний раз задрожав всем корпусом, остановился, но мотор продолжал работать. Слава услышал, как за его спиной с лязгом что-то раздвинулось — похоже, открывали металлические ворота — и машина, тяжело сдвинувшись с места, стала въезжать внутрь. В заднем окне Слава увидел, как в небе мелькнула гигантская черная птица, что-то тоскливо прокричала и исчезла в высоте.