Искушение учителя. Версия жизни и смерти Николая Рериха
Шрифт:
«И как все было вкусно! — думает сейчас Николай Константинович. — Впрочем… Что же тогда было подано на стол? Да! Помимо всего остального — пироги с грибами, теплые, по особому рецепту Евдокии Васильевны испеченные. Да, да! Именно так!»
А чай разливала… Только не по стаканам, а по чашкам… Старинный китайский фарфоровый сервиз… Чай разливала Елена Ивановна, опускала в чашки дольки лимона. И вот тогда он обратил внимание на этот ее жест, на изгиб руки.
«Только бы всегда видеть, как она разливает чай, всегда, всю жизнь…»
Да, именно так он и подумал тогда, в их первую встречу. И это было явно вопреки тому принципу, которому
Какое заблуждение! Если мастеру судьба посылает истинную любовь в облике прекрасной, преданной женщины, и — давайте назовем вещи своими именами — более сильную глубокую натуру по проникновению в тайны бытия и в то, что делает мастер (а истинно любящая женщина рядом с таким человеком способна на это) — значит, творцу дается Небом возможность сделать все, на что он способен. Такая женщина для него и ангел-хранитель; и муза. Только бы не нарушить гармонию, возникающую между ними, своим «эго».
Но тогда, августовским вечером 1899 года… «Только бы всегда видеть, как она вот таким образом разливает чай, опускает в чашки дольки лимона…»
— О чем ты все думаешь?
— Что?
— И чай у тебя остыл.
— Действительно. Так… Вспомнилось.
— Что же вспомнилось?
— Тот день… Вернее, тот вечер в Бологом, когда мы с тобой познакомились.
— Ты вспомнил, как я разливала чай по чашкам и опускала в них дольки лимона?
— Лена… Я, наверно, никогда не привыкну к этому. Ты читаешь мои мысли? Они возникают в твоем сознании? Или…
— Я смотрю на твое лицо, — перебила она. — Очень важно, чтобы ты не чувствовал в этот момент моего взгляда. Это возможно, когда ты полностью поглощен собой, своими переживаниями, мыслями, воспоминаниями. То есть ты весь сосредоточен на себе. Ты в таких случаях особенный. И лицо твое особенное. И вот я смотрю на тебя… Мне хочется понять, может быть, помочь. И действительно, внутри моего… как сказать — сознания? Может быть, так. Словом, возникают — нет, не твои мысли, а картины того, о чем ты думаешь. Или вспоминаешь. Сначала они смутные, расплывчатые, потом постепенно становятся все отчетливее и отчетливее. Вот сейчас… Хочешь узнать, что я увидела?
Николай Константинович еле сдержал «нет», которое готово было сорваться с языка, и сказал, слегка замешкавшись:
— Хочу.
Мгновенная улыбка, грустная и саркастическая, мелькнула на лице Елены Ивановны и тут же исчезла. Она замерла, облокотившись на стол, немного наклонила голову, прикрыла глаза. Мелко затрепетали густые черные ресницы.
— Я вижу… Столовая зала в доме князя Путятина в Бологом. Вечер. Над столом висит большая керосиновая лампа под белым стеклом. Но все равно ее света не хватает, и освещен только стол, за которым нас трое: моя тетушка Евдокия Васильевна, ты и я. Да… Сейчас!.. Освещенный стол, таким желтым кругом, и в углах столовой темнота… Я ее всегда боялась. Когда смолкает наш разговор, слышен шум дождя за окнами. Такой ровный шуршащий, уютный. Я разливаю чай в чашки… Они из старинного китайского сервиза покойной прабабушки. По семейной легенде его подарил ей государь Александр Второй, когда она была фрейлиной… Подожди… Как странно смотреть на себя со стороны. Не во сне, а именно со стороны. Как сейчас. На чашках… Фарфор желтовато-прозрачный… На них изображены танцовщицы в длинных одеждах, с веерами. Помнишь? Я разливаю чай, лимонные кружочки… серебряные щипчики… Что-то беспокоит меня. Постой, — Елена Ивановна заговорила быстрее, голос стал гортанным, дыхание участилось. — Понятно! Понятно… Я чувствую твой взгляд, я смотрю на тебя…
Женщина, как и девятнадцать лет назад, прекрасна и молода, хотя сейчас ей сорок, резко вскидывает голову и теперь смотрит на Николая Константиновича невидящими, широко распахнутыми глазами, в которых неестественно, пугающе расширены зрачки.
— И я все вижу, глядя на тебя, встретив твой взгляд. В нем наша дальнейшая судьба… Я… я понимаю это…
Он знает: гортанный голос, вещие речи… Иногда они бывают совершенно непонятными. Учащающееся дыхание… Так начинается очередной приступ эпилепсии. И если не прервать…
— Лена! Леночка! — Николай Константинович, вскочив со стула, уже трясет ее за плечи, приподнимает, прижимает к себе. — Успокойся! Перестань!..
— Да, да, Николя… Спасибо, я сама… Сама справлюсь, — ее тело, только что напряженное, твердое, наполненное — он знает — неимоверной, нечеловеческой силой, обмякает, становится вялым и послушным. — Все, все… Не волнуйся.
И через несколько минут продолжается чаепитие, как ни в чем не бывало. Умиротворяюще тоненько поет свою песню самовар, слышно, как за окнами веранды ветер шумит в соснах.
— Я сделаю тебе бутерброд с сыром?
— Сделай, моя радость, — ее глаза сияют любовью и нежностью. Она уже окончательно вернулась «оттуда». — Бутерброды, которые ты делаешь для меня, вкуснее вдвойне.
«Слава Богу! Кажется, и на этот раз справились, не пустили… Самое время развернуться на сто восемьдесят градусов. К тому же есть повод. Сейчас, сейчас…»
— Лена! А я тут продумал один план. Есть предложение.
— Какое, милый?
— Сейчас.
Николай Константинович быстро вышел и скоро вернулся с конвертом в руке.
— Ты помнишь Вадима Диганова? Моего ученика?
— Как же! Ты его не раз приглашал к нам, когда собирались художники. Такой славный молодой человек, косая сажень в плечах, рыжий, с веселыми веснушками по всему лицу…
— Правильно! — преувеличенно бодро перебил он. — Кстати, очень способный этот Диганов, особенно в пейзажах, в умении работать с естественной природой, увидеть в ней…
— Ну и? — перебила Елена Ивановна.
— Прости! Нас с ним объединяет любовь к Карелии, к Лапландии, вообще к скандинавской земле. Он местный. У его отца в Кандалакше деревообрабатывающий завод. А дальше — письмо от Вадима. Со вчерашней почтой получил. Теперь слушай.
И он читает письмо.
Глубокоуважаемый Николай Константинович! Итак, подтверждаю: все для экспедиции в район Ловозеро и на его острова мною подготовлено. Интересны эти пустынные места Лапландии не только загадочной болезнью местных аборигенов-лапарей — «мереченьем», но и некоторыми странностями горных пейзажей, находками в пещерах и тем, как себя начинают чувствовать приезжие люди, попадая в эти места. Словом, здесь много всего «загадочного». Но лучше самому увидеть и прочувствовать.
Посему — приглашаю! Отец дает лошадей, пойдут с нами двое моих приятелей, они тоже местные. С провизией, походным снаряжением все будет в порядке, это моя забота. Думаю, и натура для этюдов будет отличная — конец лета, и последние отблески белых ночей в наших краях по краскам и полутонам изумительны.