Искушение винодела
Шрифт:
— Ни за что бы не подумал, будто ты веришь в совпадения.
— Верю, но со мной они не случаются.
— Ты важная птица. Против тебя плетут заговоры, за тобой следят, подвергают опасности… Хотя бы тот бедняга, что обмочился в винограднике, — Собран отвернулся от Заса, уронив плечи. — Знаешь, моя жизнь — это спуск по холму после летнего солнцестояния.
— Да? — мягко произнес Зас. Он подошел к Собрану, который сидел, понуро опустив голову, — Ты говоришь о конкретном, последнем солнцестоянии? Или о солнцестоянии вообще? Собран, ты говоришь так, будто в моих силах сделать
Взгляд Собрана задержался на животе ангела гладком, блестящем животе, на котором красовался украшенный драгоценными камнями пояс. Винодел не удивился, как тогда, двенадцать лет назад, однако поразился тому, что тело Заса ничуть не изменилось за прошедшие годы, сохранившись подобно ценному дорогому воспоминанию.
Положив руки Собрану на плечи, ангел надавил, нависнув над мужчиной, так что их лица попали в свет, излучаемый единственной свечой. Зас сделал это неожиданно, но плавно. Весил он немного, а потому не уронил человека, использовал мускулы. Не колеблясь, решился — и уже ничто не остановило бы его. Если Собран говорит, что катится вниз по склону, то ангел устроит так, что склон превратится в отвесную скалу, где цепляться вовсе не за что. И спасение человек обретет лишь в руках ангела.
Зас рванул на Собране ворот ночной сорочки, так что пуговицы разлетелись по полу.
— Сколько тебе лет? — спросил ангел. — Сорок пять, верно? Разве это старость? — Изящные мозолистые пальцы заскользили по торсу винодела: по соскам, груди, по животу, потом — разорвав сорочку — по бедрам, по внутренней их стороне, возле мошонки.
Тогда Собран сам прикоснулся к ангелу в том же месте, но не заметил и намека на движение.
— Зачем мне это? — спросил ангел, прочтя мысли Собрана по его прикосновению. — Думаешь, мне нужна твердость, чтобы оплодотворить земную женщину? Нет, я ведь сказочная копия мужчины. А моя красота — лишь броня и услада для очей Бога.
Взявшись за жемчужную головку стержня на ремне ангела, Собран потянул, и ремень спал с пояса ангела, как разрубленная надвое змея. Обняв Заса за бедра, винодел притянул его к себе, развернулся вместе с ним, и оба легли на кровать — лицом к лицу.
Глядя ангелу в глаза, Собран произнес:
— Я знаю, что ты девствен и не владеешь телом, как паралитик. Знаю, что я стар и уже не так красив, как был когда-то. Но я знаю: ты любишь меня, как я люблю тебя, — И он поцеловал ангела.
Зас говорил что-то, а Собран пытался слушать, то погружаясь, то выныривая из дремы. Вот так с ним всегда.
Никого, кроме них двоих, никто не следит — ни человек, ни божество. Нет прошлого, запахов бренди, табака, нет обморожения. Собран плакал. Ангел, слава богу, оказался инкубом. Вкус и запах тела Заса будто отбросили его в сгущающуюся массу воспоминаний о раннем обретении мужества.
Зас говорил:
— Я не люблю тебя только потому, что ты любишь меня. Не люблю, Собран. Собран, прошу, проснись и сделай то, что ты делал. Снова. Прошу.
И неутомимый, и вдохновляющий.
Горло
Зас обласкал каждый дюйм Собранова тела, и Собран отвечал тем же.
— Я все еще хочу… — шептал он, засыпая.
Собран рассказывал об убийствах, о том, как старый граф велел ему, Леону и Жюлю Лизе осмотреть тело Мари Пеле, потому что именно они втроем нашли первый труп, Женевьеву Лизе. Граф спрашивал, не видят ли они тех же следов, какие, может быть, заметили в первый раз.
Сейчас Собран понимал, что их всех тогда подозревали в убийстве. Врач задержался в комнате, склонившись над телом Мари, держа зажженную свечу возле руки мертвой девушки, словно бы собираясь поджечь ее.
— Граф стоял у меня за спиной и спрашивал, не заметил ли я чего. Но разум мой тогда был до краев переполнен воспоминаниями о войне, о других мертвецах. Я просто не мог вспомнить, как выглядел труп Женевьевы. Обеих девушек задушили, а потом забили. Кроме отметин на шее у Леона, я следов удушения больше не видел. В утро, когда мы нашли Женевьеву, и надо было догадаться, что связь между ними есть. Да, мне до сих пор не до конца понятна эта связь.
— А я думаю, тебе все ясно, Собран.
— И что же?
— Схвати меня за горло.
— Давай же.
Собран подчинился, положив кончики пальцев на позвоночник, а большими пальцами накрыл кадык.
— Каково? Ты когда-нибудь кому-нибудь позволишь сделать подобное с собой?
— Ты полностью мне доверяешься?
— Теперь давай я.
— Нет.
— Да. Верь мне.
Поменялись местами. Теплые пальцы, едва заметное нажатие.
Собран вздохнул. Зас передвинул ногу и спросил:
— Да?
— Я не желал знать этого.
— Отпустить тебя? Мне даже понравилось. Но помни, Собран: все, свершаемое мной, похоже, отзывается в тебе. Возможно, только это и отозвалось в Леоне. Те бедные девушки раскрыли, что нравилось ему больше всего, и он их за это возненавидел. «Это я убил сестру Алины Женевьеву. Она доставила мне удовольствие, за которое я себя ненавижу», — процитировал Зас письмо Леона. — Вот оно, и не надо стыдиться.
— У верен, что, если убрать саму идею о греховности чувственного наслаждения, расцветет множество новых школ мысли. Кстати, о наслаждении — тебе нравится, когда мои руки берут тебя за горло. То же любил Леон. И в то же время ненавидел и стыдился этого. О вас с Селестой: когда ты заговорил о ней, мне показалось, что ты желаешь ее, потому как она, во-первых, красива, а во-вторых, презирает тебя. Или же, представь, ты захотел меня впервые либо когда я бросил тебя наземь, стоило тебе просить меня навестить твою дочь, либо когда ты увидел рану, нанесенную мне Михаилом.