Искушение Ярославны
Шрифт:
В сбившемся платке, с покрасневшими щеками и мечом в руке она смотрелась одновременно смешно и трогательно. Не удержавшись от улыбки, Елизавета обняла младшую сестренку за острые плечики и примирительно произнесла:
– Успокойся, Анюта. Это я просто так сказала, чтобы тебя вразумить. Не пойду жаловаться к батюшке. Но ты все равно пообещай, что больше одна из детинца не будешь убегать.
– А мы вместе! – Анна обхватила Елизавету за талию, прижавшись к ней всем своим худеньким телом. – Всегда вдвоем станем гулять, как раньше, правда?
Ответом была улыбка, полная нескрываемой печали:
– Недолго нам вместе гулять, сестричка. По первому снегу повезут меня на север, и стану я там женою конунга.
– Конунг? Кто таков?
– Так сканды своих князей прозывают, – объяснила Елизавета.
– Что же ты не радуешься, что замуж выходишь? Обычно девицы прямо светятся все, когда до свадьбы дело доходит…
– Светятся? А знаешь, как моего будущего мужа зовут? Гарольд Суровый, вот. Я же его не видела никогда, только на портрете махоньком… – Елизавета развела пальцы, показывая. – Нос крючком и глаза злые. А как невзлюбит? Обратно уже не вырвешься…
– Нос крючком – значит, норов у него орлиный, – принялась утешать сестру Анна. – А глаза, их ведь художник нарисовал, мало ли почему так вышло.
– Почему же его Суровым кличут?
– Так то враги прозвали. Он им спуску, видать, не дает, вот для них он и суровый. А для тебя, Лизонька, сахарным будет.
– Твои бы слова да Богу в уши…
Бездумно произнеся привычную фразу, Елизавета поколебалась немного и наложила на себя крестное знамение. Она уже начала привыкать, что так надо, а сомнения старалась гнать прочь, как назойливых мух.
Анна осмотрелась по сторонам, убедилась, что никто за ними не наблюдает, задрала подол и подвязала, чтобы было легче пролезть в дыру. Елизавете пришлось последовать ее примеру, хотя было стыдно и неловко. Едва очутившись в сыром полумраке, она хотела опустить юбку, но сестра ее остановила:
– Не спеши. Сперва придется на карачках пробираться.
– Вот еще! – фыркнула Елизавета. – Знала бы, ни в жизнь с тобой бы не пошла.
– А я потому и не сказывала раньше, – Анна звонко расхохоталась и сама прикрикнула на себя: – Цыц! А то услышат.
– Кто услышит? Кто?
– Да мало ли…
Передвигаясь то на корточках, по-утиному, то становясь по-собачьи на четвереньки, сестры преодолели самый трудный отрезок пути и выбрались из тесной норы к подножию лестницы, ведущей на башню. Наружная дверь была заперта наглухо, но дневного света, проникавшего сверху и сквозь щели в ставнях, было вполне достаточно, чтобы видеть все отчетливо. В желтых полосах лучей кружились золотые пылинки.
– Красиво! – выдохнула Анна.
Елизавета поправила одежду и принялась отряхиваться, бурча себе под нос:
– Тоже мне красота! И чего мне дома не сиделось? Теперь новую юбку изгваздала и коленки ободрала, как маленькая.
– Ты самая лучшая сестра на свете! – полезла с объятиями Анна.
– Не подлизывайся, не подлизывайся! Я тебе еще эту прогулку припомню.
– Не сердись, сестренка. Я ведь тоже для тебя что угодно сделаю, только скажи.
Елизавета испытующе прищурилась:
– И за Гарольда Сурового пойдешь вместо меня?
– Ой, что ты, что ты! – Анна замахала руками так быстро, что они стали похожи на крылья мельницы на сильном ветру. – Мне еще рано.
– А кто себя взрослой называл? – поддела Елизавета.
– Так не во всем же. Замуж мне рано, – Анна перешла на шепот. – Я и не хочу вовсе. Я лучше из дому сбегу, чем под венец пойду.
– Не пойдешь. Побежишь, как приспичит.
– А вот не приспичит!
Елизавета вздохнула:
– Я тоже так думала, когда мне было столько же, как тебе сейчас. Ладно, не будем об этом. Давай уже наверх подниматься. Иначе ведь не уйдешь?
– Ни за что! – торжественно заявила Анна и, держа меч наготове, ступила на лестницу первой.
Ступени были такие высокие, что девушкам снова пришлось задрать юбки. В таинственном полумраке их кожа казалась очень бледной и светящейся. Иногда Анна задевала клинком камни, и те отзывались звонким лязгом, вспугивая птиц в нишах и закутках. К тому времени, когда сестры преодолели половину пути, внутри башни летало несколько потревоженных голубей и один подслеповатый ворон размером с петуха. Отшатнувшись от его крыльев, Елизавета опасно покачнулась на узкой лестнице, прилепившейся к стене. Анна тотчас очутилась рядом, замахнулась на ворона мечом:
– Кыш, проклятый!
Словно сообразив, что с этой девчонкой шутки плохи, черная птица протиснулась в бойницу и, теряя перья, была такова. Голуби тоже разлетелись. В мрачном, холодном колодце не осталось никого, кроме двух девушек, упрямо карабкающихся вверх. Обе молча сопели. Похоже, даже отчаянной Анне было не по себе, пока они не выбрались на вымощенную каменными плитами площадку.
Несмотря на яркое солнце, здесь было прохладно из-за порывов ветра, долетающих от Славутича. Дубравы и березовые рощи вокруг Киева успели порыжеть и побуреть и казались ржавыми на фоне соснового леса, протянувшегося вдоль берега. Пейзаж дополняли белоснежные песчаные косы и черные пашни внизу.
– Зима скоро, – прошептала Елизавета, не заметив, как прижала ладони к груди. – Так не хочется уезжать.
– А давай мы тебя спрячем, – предложила Анна. – Как будто ты потерялась. Отсидишься, пока Гарольд другую девицу сосватает. Я тебе буду еду носить, нитки для рукоделия, книги романские…
– Я и читать-то не умею.
– Зато я выучилась. Языки разные, а буквы одинаковые. Чудно. Все хочу свои выдумать, чтобы никто, кроме меня, не понимал.
– Эх, сестренка, сестренка! Какая же ты у меня…