Искушение Ярославны
Шрифт:
– Пойдем отсюда, Лиза, – позвала Анна шепотом. – Не люблю на мертвых зверей смотреть. У них глаза еще долго живые…
Девушки успели дойти до красного крыльца, когда их остановил властный отцовский оклик:
– Лиза! Стой!
– Что, батюшка? – пролепетала обмершая Елизавета.
– Собирайся в путь-дорогу, – распорядился отец. – Послезавтра выезжаете.
– Ку… куда?
– Кукуда! – передразнил князь, наслаждаясь дружным хохотом свиты. – Замуж выходить, вот куда.
– Так до морозов еще далеко, батюшка…
– Некогда зимы ждать. Мне со скандами поскорее задружиться надобно. Если дороги развезет, переждете и дальше двинетесь. Даст бог, зима ранняя будет. Через месяц-другой свадьбу сыграете, а следующей осенью уже первенца родишь. Ну? Чего не радуешься, не благодаришь отца?
– Спасибо, батюшка.
Кланяясь, Елизавета постаралась нагнуться как можно ниже, а потом быстро отвернулась, чтобы не показать слезы, повисшие на дрожащих ресницах. Странное дело, но у Анны тоже глаза были на мокром месте, хотя это не ее выдавали за Гарольда Сурового.
Сестры уединились и долго плакали, обнявшись. Анна все искала слова утешения и не находила. Сказать разве, что однажды и ее тоже отдадут за нелюбимого? Но станет ли Елизавете от этого легче?
– Не плачь, Лиза, не плачь, – вот и все, что повторяла Анна снова и снова.
А сама при этом глотала горючие слезы.
2
Княгиня Ингигерда покинула этот мир в конце зимы, а весть дошла до Киева не раньше, чем отступили разливы вешних вод, дороги высохли и снесенные мосты навели снова.
Гонец спрыгнул со взмыленного коня и поспешил во дворец просить встречи с великим князем Ярославом Мудрым. Узнав от дворни об этом, Анна села перед дверью тронной палаты и стала ждать, когда позовут и скажут страшное. Предчувствие ее не обмануло.
Когда отец кликнул ее с Вячеславом и объявил о кончине матери, она не заплакала. Княгиня Ингигерда давно покинула Киев и близких. Надо полагать, новгородские монахини были ей милее родных дочерей. Когда гонец отдал Анне свиток с прощальным письмом княгини, она поначалу хотела его сжечь, не читая. Великая обида жила в ее душе все эти годы. Матушка предала ее, оставив на попечение отца, который за государственными делами и думать забыл о существовании младшей дочери. Анна чувствовала себя забытой, брошенной на произвол судьбы. Такие вещи не прощаются.
Запершись в своей светелке, Анна несколько раз подносила свиток к светильнику, но так и не решилась коснуться пламени. Она по-прежнему не плакала, но глаза застилал влажный туман, сквозь который буквы проступали смутно, не желая складываться в слова. Пришлось подышать глубоко, чтобы успокоиться. Потом Анна вновь развернула свиток перед собой.
Написано было по-романски, сбивчиво и криво. В письме Ингигерда называла себя великой грешницей и просила дочь не держать на нее зла. Мол, не по собственной воле она остаток дней своих в Новгороде провела, а чья на то воля была, пусть Анна сама догадается. Было еще что-то о Христе, о православной вере и жизни вечной. Да только это было писано женщиной, упокоившейся в сырой земле. Много ей Бог помог? И с какой стати заботиться ему об осиротевшей дочери той, которая подписалась как «мать Ирина»?
Стиснув зубы, Анна сунула свиток в огонь и держала над лоханью с водой, пока черные хлопья не обожгли пальцы. А потом разревелась, как маленькая. Совсем одна она на свете осталась. Пока матушка жива была, можно было еще надеяться, что однажды они встретятся, обнимутся и все будет, как прежде. Теперь не стало обмана для утешения. Как жить дальше? Для чего? Что хорошего впереди?
Даже подруг у Анны не было, потому что все ровесницы деток вынашивали или растили, а ей, пятнадцатилетней, водиться с младшими казалось зазорным. Одно время повадилась она играть с дворовыми огольцами, однако отец строго отчитал ее и предупредил, что если такое повторится еще хотя бы раз, то Анна отправится в монастырь и проведет там столько времени, сколько понадобится для того, чтобы научиться блюсти себя должным образом.
Приходилось либо сидеть дома, листая толстые скучные книги, либо вышивать шелковые полотна, либо чинно прогуливаться вокруг терема под надзором двух вооруженных гридней. Поэтому Анна искренне обрадовалась, когда к ней стал все чаще наведываться младший братишка. Это случилось вскоре после смерти матери, когда обоим стало не хватать родственного тепла и близости.
Доверившись Анне, Вячеслав рассказал, что отец прогневался на него за то, что он якобы струсил на охоте.
– Просто рука дрогнула, – оправдывался он, шмыгая носом. – Вепрь здоровенный, как гора, а из чащи совсем неслышно выкатился. Вот я промахнулся. На моем месте любой мог бы.
– Конечно, – заверила брата Анна.
– Разве я трус?
– Нет, что ты! Ты очень смелый, Слава. И ты княжеского рода.
– Когда мы возвращались, – пробурчал Вячеслав, – отец сказал, что, мол, все сыновья как сыновья, а младший… И рукой так махнул, будто слов подходящих нет. И даже не взглянул ни разу. Только зубы сжал и бровями двигает.
– С ним бывает, – стала успокаивать брата Анна. – Если разозлится, то надолго. Но потом все равно отходит.
– Не хочу потом, хочу сейчас! Пусть знает, что я, как и он, смелый. Ничего, я ему докажу.
– Как?
– Есть у меня задумка одна, – таинственно проговорил Вячеслав. – Поедешь со мной завтра гулять?
– За стены? – догадалась Анна. – Мне нельзя.
– Со мной можно, – важно заверил ее брат. – Отец разрешение дал и назад не забрал.
– Он тебе разрешил, а не мне.
– Ничего. Оденешься в мое, никто не узнает. Будешь отроком. Товарищем моим. Согласна?
Сердце Анны забилось быстрее. Она любила риск, любила запретные плоды и приключения. Иногда княжне казалось, что ей следовало родиться не девицей, а парнем. И сейчас, вместо того чтобы ждать, когда ее выдадут замуж, она скакала бы на лихом коне во главе дружины и рубила бы мечом вражьи головы, как кочаны капусты.
– Согласна, – кивнула она. – Когда?
– Да хоть завтра, – решил Вячеслав. – Утром отец в Берестье выезжает. У него там встреча с королем Поландии назначена. Казимир опять помощи просит в войне с мазовшанами.
– И откуда ты только знаешь все? – восхитилась Анна. – Разве отец на советах тебя рядом садит?
– Нет пока, – признался брат со вздохом. – Но я и сам не лыком шит. Если поднять дубовые плитки над троном в приемной палате…
Он бросил испытующий взгляд на сестру и прикусил губу. Видя его досаду, Анна решила не придавать этим словам значения.