Искушения олигархов
Шрифт:
Боец, которого назвали Буйловым, как раз выудил из–за сейфа какой–то пакет, обёрнутый в газету.
— Ну–ка, ну–ка, давай сюда… Понятые! — гаркнул Феклистов.
Женщина с платком от неожиданности икнула. Понятой вновь пригладил лысую голову, словно поправляя несуществующую причёску.
Буйлов передал пакет белобрысому. Тот развернул газету, внутри которой оказался полиэтиленовый пакет. Белобрысый вынул из кармана перочинный ножичек и ковырнул пакет. Оттуда посыпался белый порошок.
— Ну, чисто «Тайд»! — обрадовался Феклистов и чуть не захлопал себя
— Ну, бля, и дешёвые подставы у тебя, майор! — тяжело дыша, процедил Пилот. — Это ж вы сами подбросили, гады!
— Та–ак, уг-м, — не обращая внимания на его слова, бормотал Феклистов, расправляя и внимательно рассматривая газетный лист, в который прежде был завёрнут пакет с порошком. — Свежий «АиФ», с куском телепрограммы… А что у нас тут хозяин кабинета почитывает?..
Пилот, кажется, начал понимать, к чему клонит краснолицый майор. Взгляд Пилота как раз упал на вчерашний «АиФ», который он так и не успел долистать.
Майор взял газетку, развернул её ровно посередине. И, ещё раз разгладив «упаковочный» лист, вложил его в еженедельник.
— Вот, — сказал он, обращаясь к понятым, — полюбуйтесь! Этих страничек здесь как раз и не хватало! Подстава, подстава, — ёрничая, передразнил Феклистов угрожающие интонации Пилота. — Всё, Пилот, отлетался! Звони своему адвокату!
Гоша ни разу не пожалел, что поддался уговорам Герцензона и всё–таки купил бывшую усадьбу невинно убиенного олигарха Смолковского в Глухове.
Вдова Смолковского оказалась дамой вполне сговорчивой и несколько скостила цену, когда Гоша отказался покупать главный дом со всем содержимым. Антикварную мебель вывезли и, по слухам, очень выгодно продали с аукциона. Так что и вдова внакладе не осталась.
Гоша ещё в начале весны взялся за глобальную перестройку.
Бывший дом Смолковского был построен добротно, в голландском стиле. Внутри же, тем не менее, напоминал богатую русскую усадьбу — даже после того, как избавились от всей антикварки.
По Гошиным же представлениям загородный дом должен был быть не пафосным, а прежде всего уютным и удобным для семейной жизни. Так что первым делом со стен и потолков сбили всякую лепнину, содрали штофные обои в комнатах и мраморные панели в парадной прихожей. Изнутри всё заново отделали деревом разных пород. Причём дорогим дубом и буком воспользовались только для парадной части дома. В основном же в ход пошли самые примитивные и самые живые сосна и ёлка. И дом удивительным образом ожил, задышал, обрёл, что называется, душу.
Мебель заказали тоже исключительно деревянную и, главное, минимизировали её количество. Внутри стало просторно и воздушно. Ветерок со стороны Москвы–реки залетал сквозь открытые просторные окна второго этажа. Дерево источало тонкий, прозрачный аромат.
Главное — всё это понравилось Зере, которая уже с конца мая жила здесь с Зерой–маленькой практически безвылазно.
Для друзей и родственников построили в глубине участка, под сенью сосен, два небольших
Банька была выстроена ещё при Смолковских, но словно бы специально в Гошином вкусе, так что её он перестраивать не стал.
Нюше выделили несколько комнат в главном доме — даже с отдельным входом. Но она здесь как–то пока не прижилась. Вот и сейчас, вместо того, чтобы жить и «творить» у Гоши в Глухово, она зачем–то отправилась в Дом творчества в Перелыгино. С другой стороны, должна же Нюша себя чувствовать настоящей писательницей? А там, среди людей исключительно творческих, это, наверное, получается проще. В общем, Гоша на сестру не обижался — она всегда отличалась непредсказуемостью и исключительной самостоятельностью. Вот выйдет замуж, нарожает детей — и уж точно переберётся сюда, «под бочок» к Гоше с Зерой.
С соседом Иваном Адамовичем Герцензоном у Сидоровых сложились в последнее время отношения самые добрые. Вплоть до того, что в высоком каменно–красном заборе прорубили калитку — теперь ходить друг к другу в гости можно было не вкругаля, через въездные ворота с охранниками, а напрямую. Тем более, что калитка практически никогда не закрывалась.
Едва ли не первыми это новое преимущество оценили герцензоновские лабрадоры: палевый, чёрный и «шоколадный». В особенности часто заглядывал «на огонёк» коричневый жизнерадостный Бонд, исключительно привязавшийся к Зере. Глаза восьмимесячной Зеры–маленькой при виде виляющих хвостами псин становились почти восторженными: она улыбалась и что–то уморительно лопотала, показывая на собак ручкой.
А Гоша вместе с Герцензоном пристрастились играть в гольф. На участке Ивана Адамовича было устроено очень приличное поле на четырнадцать лунок. Пусть оно было и миниатюрным, зато совершенно настоящим — с хорошим грином, песочными бункерами, пригорками, скатами и водными преградами.
Игра в гольф доставляла истинное наслаждение и собакам, если их не успевали предварительно запереть в доме или они не были заняты каким–то своими собачьими делами где–то в дальних кустах. Особенно, как всегда, старался Бонд. Младший из псов, он ещё не разленился и был особенно игрив и мобилен. Кажется, Бонд даже понимал, что может вполне осмысленно принимать участие в игре.
— Тут ведь дело какое, Георгий Валентинович, — объяснял Гоше Иван Адамович, произведя удачный удар драйвером с ти. — В правилах гольфа большое значение имеет оценка внешних факторов. Это как и в бизнесе. Главное, как посмотреть на обстоятельства, чтобы затем их повернуть к себе лицом, а к конкуренту — соответственно.
Гоша, делая в воздухе пассы своей клюшкой–драйвером, кивнул:
— Ну да. Одно дело — когда ты обул, совсем другое — когда тебя!
— Вот именно, Георгий Валентинович. Прямо в корень смотрите. С «Севернефтью» вы меня на первом же этапе обскакали. Весьма успешно, поздравляю. Теперь же, похоже, обходите по Немало — Корякскому проекту…