Искушения олигархов
Шрифт:
Приглашение она получила за несколько дней до спектакля. Квадратный картонный пропуск был вложен в корзину с хризантемами, которые прямо в её перелыгинский номер доставил молоденький курьер в синей униформе. На обороте пропуска было написано размашистым почерком «Подождите меня до конца представления. И. Растрелли». И приписано на самом краешке, уже мельче: «Пожалуйста!» Это трогательное «пожалуйста» растрогало Нюшу чуть не до слёз. Она даже удивилась — от себя такой сентиментальности она никак не ожидала.
По этому квадратику, не обратив ни малейшего внимания
В отделанной бордовым бархатом ложе Нюша оказалась одна. Очевидно, это были места для высокопоставленных гостей, из которых на сегодня наблюдалась лишь Анна Валентиновна Сидорова. В какой–то момент Нюша даже пожалела, что не взяла с собой группу поддержки в лице Юлианы Семёновны.
Та, узнав, что Нюша едет в цирк на Цветном, так восторженно ахала, что соблазн был. Но, представив себе, что с говорливой Юлианой придётся общаться всю дорогу, а во время стояния в пробках даже соответствовать высокому уровню интеллектуального общения, Нюша так и не предложила ехать с нею. Извинилась, что приглашение, мол, на одного человека. Хотя судя по реакции контролёрши, она могла с собою прихватить всё великосветское перелыгинское общество, включая мохнатую стаю Пафнутиев со всеми их блохами.
Но, если уж честно, руку на сердце, то всё это были отговорки. Просто то самое «пожалуйста» обещало нечто большее, чем просто возможность посмотреть представление с привилегированных мест. «Пожалуйста» было приглашением продолжить вечер. Именно потому Нюша и одела вечернее чёрное платье на тонких бретельках и тот самый гарнитур с бриллиантами — «слезами», в котором и познакомилась с Ивановым — Растрелли. Иннокентем — Кешей. Юношей с кошачьей грацией и вкрадчивым баритоном.
Сегодня она попытается рассмотреть, какие у него глаза. Тогда, на ночном крыльце у дома Тухачевского они казались серыми. Пожалуйста, пусть они окажутся серыми…
Первое отделение было отдано зверям и воздушным гимнастам. Воздушные гимнасты крутили сальто под куполом, обезьяны пили лимонад из огромных бутылок с сосками, заезжие (гастролёры из Берлинского цирка) кенгуру боксировали до крови. Кровь, конечно, была искусственная — уж больно лихо она лилась на опилки и совсем при этом не темнела.
Затем собаки во фраках и вечерних нарядах типа Нюшиного разыгрывали сцены во французском кафе. Что во французском — Нюша определила по музыке. Губная гармошка, баян, в общем, сплошное, типично французское очарование.
В финале первого отделения Нюша в полной мере оценила расположение ложи. Огромный серо–коричневый слон в расшитой золотом попоне именно ей преподнёс букетик фиалок, оказавшийся искусственным. Наверное, дрессировщик решил не искушать слона настоящими цветами. Умный–то он умный, но всё–таки — животное.
Цветы для слонов наверняка как пастила для человека, — думала Нюша, осторожно принимая обмусляканный бумажный букетик. И пожалела, что из–за пробок так и не успела купить Иннокентию цветы. Цветок — одну белую
Нюша не стала выходить из своего бархатного убежища в антракте. Почему–то ей казалось, что на высоких каблуках и в открытом платье она почувствует себя среди шумной цирковой публики совсем одинокой. Похоже, она порядком одичала в своём Перелыгино.
Второе отделение началось с фокусника, выпустившего из шляпы целую голубиную стаю. Потом резвились акробаты, а клоуны довольно смешно их передразнивали, причём исполняли трюки ничуть не хуже самих артистов. Фокусники, жонглёры, снова клоуны. Весёлые — рыжий и лысый в детских зелёных штанах на постоянно спадающей лямочке. Где же Иннокентий?
Номер Иванова — Расстрелли был последним.
Замолк оркестр, погас свет. Стало слышно, как нетерпеливо покашливают зрители, а кто–то разворачивает конфетный фантик. На арену бесшумные тени накинули покрывало, двое служащих в чёрных трико протянули наискосок фосфоресцирующую зеленовато–серебристую верёвку–канат, отбрасывающую слабое мерцание.
И вот в тёмном зале появился свет — лунный зайчик. Узкая жёлтая полоска выхватила белое неподвижное лицо с тёмной прорезью рта и огромными, подведёнными углем глазами. Одновременно со светом запела скрипка. Нежно–нежно, будто прокладывая в темноте дорогу остальным инструментам.
Второй луч оказался бледно–розовым. Он более определённо высветил серебристую верёвку–канат, пересекающую арену, как бесконечно длинная змея. К скрипке присоединилась басистая виолончель. И вот уже струнные, набирая силу, выводили волшебную мелодию. Кажется, Вивальди, — определила Нюша. От этой музыки перехватывало сердце и хотелось сделать что–то очень хорошее, благородное. Как минимум — дать руку идущему по проволоке юноше со скорбными угольными глазами, который чудом удерживал равновесие.
Казалось, зал перевернулся, и белая печальная фигура исполняет свой танец под самым куполом. Белый клоун завораживал пластикой движений, его руки молили о спасении. Ощущение, предчувствие неминуемой беды — как это можно изобразить танцем? Оказывается, можно. Более того, только этот танец и казался истинным, единственно настоящим в этом призрачном мире, полном мечущихся лучей света и щемящих звуков. Собственно, он и был самой жизнью — Нюша достаточно быстро поняла смысл нехитрой аллегории.
Человек рождается и отправляется в жизненный путь. Первые шаги его робки и неумелы. Затем он, юный и азартный, готов к приключениям и риску. Лихие, размашистые сальто в несколько оборотов с неизменным приземлением ровно на канат под испуганный выдох зрительного зала.
Человек взрослеет и в его прыжках вместо лихости начинает превалировать изысканность, отчего акробатические трюки с неизменным возвращением на канат становятся всё более сложными и артистичными. Затем человек влюбляется, судя по высоченному прыжку–субрессо и батману на все сто восемьдесят градусов, когда артист стал похож просто на единую прямую линию.