Искусник
Шрифт:
– Чуть не забыл! Тебе же тоже туда же, Антоша!
– Куда же же ж? – воздвиг я брови домиком, чувствуя, как унимается трясца.
– В Москву! Там какой-то конгресс по районным изданиям намечается, впритык к «каникулам», а проживание за счет принимающей стороны. Понял, в чем изюминка? Короче, закончим с газетой, и свободен! Билеты, командировочные – всё у главбуха. Только извини, – Армен Суренович развел руками, – на самолет у нас денег нема, поедешь в плацкартном!
– Да ладно, – великодушно сказал я, унимая радость, –
– Учти, – хихикнул Сандро, – Новый год будешь в поезде справлять!
– Было бы с кем, – мудро отреагировал я, – а где – это вторично.
В коридоре бухнуло. Фима в ковидной маске юркнул в редакцию так быстро, что дверь выстрелила ему в спину.
– «Хванчкары» не было, купил «Киндзмараули», – протараторил он, замедляя темп. – А… где?
– Это вторично, «долгий парень»! – весело крикнул ответсек. – Наливай!
…Крашенная белым дверь палаты дрогнула, словно эхо воспоминания, и повариха гулко мяукнула на всё хирургическое отделение:
– Обе-ед!
Снулые и вялые пациенты сразу оживились, зашебуршились. Пища в скучном больничном бытии – единственное развлечение. Пока я тащился в столовку, памятное осыпалось с меня, как рыжая хвоя с позабытой новогодней елки.
– Па-аберегись! – налетел веселый голос с хрипотцей.
Ловко переставляя костыли, меня обогнал тощий и жилистый Василь из соседней палаты, держа на весу «костяную ногу» в гипсе, как в белом валенке. Вокруг Василя расходился запах курева.
– Вот утроба ненасытная… – проворчал вечно сумрачный Захар, тяжело опираясь на бамбуковую трость. От него попахивало валидолом.
Сам я ни с кем не знакомился, таился, как нелегал в тылу вероятного противника. Просто слыхал, как переговаривались ломаные и битые больные.
Из распахнутых дверей столовой тянуло парком, накатывали запахи и гомон оживленных голосов – шуточки, смешки, подначки шли фоном.
Я пристроился в очередь из самых голодных. Тетя Зина, пышущая румянцем в раздаточном окне, налила мне миску супа с сайрой. А на большом мятом противне разнеженно желтел омлет, порезанный на квадратики. Картинка!
– Антон Пухначёв, пятый стол.
– Кушайте на здоровьечко!
– Спасибо…
Обычно я ем вдумчиво, без жадности и суеты, но сегодня будто спешил куда-то. Схомячив первое и второе, кружку с компотом унес с собой.
На мое счастье, в палату положили меня одного, избавив от болтливых соседей, храпящих по ночам. Поставив компот на тумбочку, я аккуратно прилег, постанывая от удовольствия, и перенесся памятью на сорок семь лет тому вперед…
…Проехали Мантурово. Уплыл назад простенький вокзальчик, смахивавший на поселковый универмаг. Промелькнули тонконогие решетчатые мачты, распускавшие лучи прожекторов – в режущем глаз белом свете даже искристый наст темнел, будто присыпанный цементом. Потянулись низенькие скучные домики, придавленные пухлыми перинами снега, зачастили деревья, смыкаясь в непроглядный лес.
Мне было хорошо и спокойно. Мелочи жизни, копошение буден, Бруты, Вии – всё осталось за коробчатым задком «Неоплана», теряясь в извивах поземки. Скорый поезд нес меня, баюкая, частя перестуком колес, а уже завтра я окунусь в московскую круговерть… Сказка!
В окне смутно отражалось мое лицо, подведенное пьяненькой улыбочкой. Это все соседка с верхней полки – Наташа, кажется… Или Даша? Надо же, говорит, уходящий год проводить!
– Без двадцати уже! – разнесся по проходу высокий, звонкий голос Наташи или Даши. – Готовность номер один!
– Есть, товарищ командир! – добродушно забасил попутчик с боковушки, Павел или Петр. В общем, на «П».
А вот и сама соседушка – в теплом халатике и лохматых тапках с помпонами. Шествует, хватаясь за поручни локтями, чтобы не цеплять заразу ладошками – качается под ручку с вагоном…
Длинные струящиеся волосы небрежно оплетены золотистым «дождиком», глаза блестят, пухлые губки то и дело в улыбку складываются… Хороша, чертовка!
– Антон… Ой! – девушку шатнуло. – Постелишь мне, ладно?
– Ладно, – сказал я покладисто, и тут же засомневался, расхрабрившись под хмельком: – Вдвоем на верхней полке? Чревато. Лучше у меня внизу…
– Я вот тебе дам! – строго погрозила мне соседушка, а затем, уловив шальной второй смысл, покраснела. – Да ну тебя! Говоришь, что попало!
Я молитвенно сложил ладони.
– Больше не буду!
– Ла-адно, прощаю, – затянула Наташа или Даша, по-девчоночьи важничая. – Подходи к первому купе, наши все там будут.
– Так точно! – перенял я армейский формат Петра или Павла.
Провожая глазами девушку, я оценивал вприглядку ее фигуру, а заодно завидовал наташиной или дашиной открытости. «Наши все» – это попутчики, с которыми она уже успела познакомиться. Скоро у первого купе весь вагон соберется…
Я опустил узкую «девичью» полку и раскатал свернутую постель. Бельишко сама пусть, раз не хочет вдвоем…
Поднатужившись, достал матрас с третьей полки и расстелил внизу, своему одинокому организму. Вдруг мысли о суетном покинули меня, упорхнув, как спугнутые птицы – приминая постель, уселся Брут. В стильной спортивке он выглядел обычным пассажиром. Вагона СВ.
– В-вы? – выжал я, оплывая ужасом.
– Мы, – невозмутимо подтвердил Федор Андреевич, и слегка раздвинул губы в мефистофельской улыбке. – А чего это ты сбледнул, Антоний? Садись, перетрем за жизнь…
Я медленно опустился, нащупывая диванчик задницей. Сердце билось глухо и часто, попискивая в ушах и затемняя свет. Отстоявшиеся страхи взбаламутились, а недавняя боязливая радость смерзлась, как дерьмо в стужу.
«Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел, а от тебя, Брут, и подавно уйду! – крутилось в голове. – Тут и сказочке конец…»