Искусство малых шагов. Рассказы и хроники из жизни священника
Шрифт:
Батюшка Александр, как же так получилось, как оно в тебе проросло? Ты постоянно следишь за своими мыслями и движением чувств, видишь собственные грехи, исправно исповедуешься. Ты реально на полном серьезе осознаешь себя грешником!
Ты же нормальный рабочий человек. В армии служил простым солдатом, на железной дороге в жару и холод, ночью и днем, в тяжелых кирзовых сапогах десять лет отхрустел по насыпному гравию. Было трудно, ты благодарил любого, кто проявлял к тебе милосердие. Тебя научили состраданию, может, потому Господь и сделал тебя священником.
Думал, этого хватит, чтобы быть настоящим. Не хватило. Как ты мог без тени сомнения приписать самому себе
Сегодня Господь показал тебе, кто ты есть на самом деле. Раз так, значит, Он на тебя еще рассчитывает.
После отпевания в молчании втроем мы простились с Вероникой и предали ее останки земле.
Похоронщики легко подняли на плечи гроб с невесомым телом усопшей и вынесли его из храма. Прикрывая глаза от мелкого колючего снега, с развевающейся на ветру епитрахилью, я шел перед гробом, проговаривая положенное в этом случае Трисвятое, перемежая его с другой стихийно сложившейся у меня в голове молитвой: «Святой праведный Филарет Милостивый, прости меня грешного. Мудрый владыка Филарет, спасибо тебе за преподанный урок. Ты помог мне разобраться в себе самом.
Вероника, чистый ангел Вероника, помолись обо мне грешном».
Йоханссон
Утро вторника. Традиционно в этот день мы служим молебен о болящих в нашей часовне, что стоит в поселке сразу через дорогу от больницы. Обычно я подхожу к самому началу службы, облачаюсь, благословляю присутствующих, и начинаем молиться. Потом кто-нибудь просит принять исповедь, причащаешь больных или просто общаешься с народом.
В то утро меня попросили отслужить заупокойную литию. Включил электроплитку, достал из коробки уголек, положил его на спираль. Пока ждал, когда уголек разгорится, ко мне подошла девочка-подросток лет десяти и тронула меня за рукав.
– Там, на улице, – она показала пальчиком в сторону входной двери, – дяденька вас зовет.
– Зовет дяденька? А сам почему не заходит?
Ребенок пожал плечиками.
– Не знаю. Зовет.
Я вышел на улицу и увидел пожилого худощавого, небольшого роста мужчину лет шестидесяти пяти. Он стоял на дорожке, ведущей в часовню, обхватив обеими руками и прижимая к груди большой деревянный киот. Лицо этого человека мне показалось знакомым. Я вспомнил, что часто видел его копающимся в мусорных контейнерах, собирающим пустые металлические баночки из-под пива и жидких энергетиков. Пиджак не по размеру, явно подобранный там же на помойке, такая же хорошо поношенная куртка делали его похожим на забулдыгу.
Проходя мимо помойки и видя его, перебирающего содержимое мусорных пакетов, я неизменно первым здоровался с этим человеком и не останавливаясь шел дальше, а он, оторвавшись от своего занятия, смотрел в мою сторону, прищуриваясь подслеповатыми глазами и пытаясь понять, кто этот человек, что только что с ним поздоровался. Всё это он совершал точно в замедленной съемке, из-за своей медлительности не успевая поприветствовать меня в ответ.
Меня его медлительность забавляла. Я вспоминал рассказ одного моего знакомого молодого человека. По роду своей деятельности он в одной известной компании отвечает за подбор и разведение специальных сортов картофеля, что используется для приготовления любимых многими картофельных чипсов. В свое время ему пришлось много поездить по Европе, чтобы найти подходящий материал, побывал он и в Норвегии, а потом рассказывал: «Вместе с сопровождающим меня шофером-переводчиком, кстати, бывшим нашим соотечественником,
– Что ты ему сказал?
– Я с ним поздоровался и передал поклон от господина Йоханссона.
– У вас с ним общие знакомые?
– Нет, конечно, я первый раз его вижу.
– Тогда откуда ты можешь знать, что конкретно этот старик знаком с неким господином Йоханссоном и тот регулярно посылает ему поклоны?
– Да ничего я не знаю. Здесь каждый второй или Йоханссон, или Андерсен. Это я так развлекаюсь, от скуки. Они ужасные тугодумы, и теперь этот дед целый день будет думать о том, кто я такой и какой такой Йоханссон передал ему поклон.
– Зачем тебе это?
– Не знаю, – пожал он плечами. – Я же говорю – от скуки».
Вот и этот сборщик алюминиевых баночек напомнил мне того старика норвежца. Но я продолжал с ним здороваться и делал это без всякого умысла, хотя про себя называл его не иначе, как «старик Йоханссон».
– Здравствуйте, – произнес сборщик баночек, заметно волнуясь, и продолжил: – Вот, икону вам принес. На помойке нашел. Только она… это, пораненная. Ее починить надо.
Нам и раньше алкоголики в обмен на спиртное приносили какие-нибудь иконки или металлические кресты. В этот раз я тоже ждал, что, рассказав об иконе, он закончит: «Только ты дал бы кагорчику-то на опохмел». Правда, я не помню, чтобы когда-нибудь видел его выпившим. Не видел, ну и что? Зачем-то он ее принес.
Он вручил мне икону и молчит. Я вопросительно кивнул и спрашиваю:
– И чего?
– А ничего, – ответил человек, повернулся и ушел.
Я смотрел ему в спину, и мне стало стыдно.
Икону мы отреставрировали. Большой старинного письма образ Спасителя. Сейчас в отремонтированном киоте он висит у меня в алтаре. С того памятного дня я долго не встречал этого человека. Уже и икону отреставрировали, и киот, а извиниться за тот разговор и поблагодарить дарителя всё не получалось.
Однажды иду по поселку и встречаюсь с ним буквально нос к носу. Он удивился:
– Икону? Не помню, ничего я тебе не дарил. Ты мне вот что лучше скажи, грех на мне это или нет? Я баночки пустые из-под пива хожу по помойкам собираю. И чего только там не нахожу: и крестики, и книжки божественные, иконки разные. Люди иконы на помойку выбрасывают. А я нахожу и уношу домой, у меня знаешь их сколько, ой. А бывает, просвирки нахожу, церковные. Не плесневелые, а только сильно засушенные. Не знаю, что с ними делать. На помойке оставить не могу. Дома размачиваю их в святой воде и съедаю. Это не грех? То, что я их съедаю, это мне не грех?
– Разве это грех? Нет, это не грех.
– А что такое грех?
Я показал ему на его прокуренные пальцы и сказал:
– Вот, изо дня в день самого себя добровольно травить табаком – это грех. А просфоры – это не грех. Наоборот, за это тебе спасибо.
Прошло еще, может, с полгода или даже год, звонит мне одна наша верующая и просит прийти домой к одному тяжело болящему человеку.
– Батюшка, он совсем уже похудел, его бы успеть причастить да пособоровать. Верующий он, батюшка, правда, как-то по-своему, а человек очень хороший. Говорил, вы его знаете, умилялся и рассказывал, как вы его с кем-то перепутали.