Искусство наступать на швабру
Шрифт:
Мужичок посмотрел на нее, как на пришельца из космоса:
— О чем вы, мадам? Вот, пожалуйста, не желаете ли приобрести мое новое полотно «Задница в интерьере»? Всего за пять долларов.
— Спасибо, у меня самой не хуже, — вежливо отказалась девушка. — В смысле интерьер.
Неподалеку на ящике из-под «сникерсов» скучала дама неопределенного возраста и пола, продававшая матрешек. Среди деревянных президентов и генсеков девушка заметила «поэтический» комплект: самая крупная матрешка была размалевана под Пушкина, а внутренняя, самая маленькая — под Евтушенко.
— Да,
— Это точно, — согласилась продавщица. — Вот и Лариска того же мнения.
— Какая Лариска? — удивилась девушка.
— Да вот же она, — дама указала на белую крысу, выглядывавшую у нее из-под неряшливого платья. — Можете погладить, она не кусается.
Чтобы поддержать разговор, девушка погладила Лариску по жесткой шерстке, а затем вновь обратила взор на «поэтическую» матрешку:
— А что, если бы я предложила вам письмо Пушкина? Всего за сто тысяч «зелененьких».
— Смеетесь, — махнула рукой дама. — Да я таких деньжищ сроду не видывала. Как вы думаете, будь у меня столько, разве я стала бы такой чепухой заниматься?
— Понятно, извините, — пробормотала девушка и отошла от «стенки». Оглядевшись, она увидела скамеечку, на краю которой сидел какой-то господин в шляпе и с початой бутылкой пива, и присела на другой краешек.
— Не желаете? — тут же предложил ей господин.
— Нет, благодарю, я пива не пью, — отказалась девушка. И, чуть помолчав, заметила: — Я вижу, вы человек интеллигентный. Может быть, у вас есть какой-нибудь знакомый искусствовед…
— О, сударыня, вам повезло! — сразу оживился господин в шляпе. — Я сам и есть искусствовед. Потому-то здесь и околачиваюсь, поближе к изящному искусству.
— Вот это — изящное искусство? — удивилась девушка, окинув взором «стенку» с ее матрешками и задницами.
— Увы, — печально вздохнул искусствовед, — времена меняются. А ведь не так давно многие из них блистали на местном художественном небосводе. Ну, например, вон тот, — человек в шляпе указал на одного из торговцев, — при советской власти еще как процветал, за один портрет нашего первого секретаря Разбойникова тысячу целковых отхватил, не считая почетной грамоты. А теперь что? Весь пообтрепался, малюет всякий кич на потребу непонятно кому. Я тут как-то к нему как-то подошел, говорю, мол, что ж ты, паразит, с твоим талантищем всякую мазню в свет выдаешь? А он мне: «А ты что хотел, чтобы я за пять баксов свою душу в картину вкладывал?» Да, изменились времена. Свобода творчества привела к деградации искусства.
— Ну, тут я не могу с вами полностью согласиться, — перебила девушка. — Простите, как вас величать?
— У меня самое простое имя, — расплылся в обаятельной улыбочке искусствовед. — Петр Петрович.
— Надя, — представилась девушка. — Нет-нет, Петр Петрович, тут я с вами никак не могу согласиться. Конечно, то, что талантливые художники, я подразумеваю это понятие в широком смысле…
— Да-да, конечно, — понимающе кивнул Петр Петрович.
— То, что они вынуждены либо приноравливаться к низкопробным вкусам, либо бедствовать — конечно, очень плохо. Но это же не значит, что надо возвращаться в прошлое —
— Нет, ну зачем же так сразу, — чуть смутившись, Петр Петрович отхлебнул пива. — Я за свободное искусство, но в рамках.
— А, ну понятно. — Наде как-то расхотелось продолжать дискуссию. — Петр Петрович, а как вы относитесь к творчеству Пушкина?
— Пушкин — наше все! — Эту широко известную фразу Петр Петрович произнес так, будто она только что явилась ему на ум.
— А как вы восприняли бы появление новых, доселе неизвестных материалов, связанных с его жизнью и творчеством? — продолжала Надя. — Например, писем.
— Чьих писем?
— Ну, разумеется, Александра Сергеевича.
— О, ну это стало бы значительным событием в области культуры и искусства. А к чему, Наденька, вы завели о них речь?
«Ну все, пора брать быка за рога», решила Надя, а вслух произнесла:
— Дело в том, что я располагаю письмом Пушкина к Екатерине Николаевне Ушаковой, которое до сих пор считалось утраченным. Надеюсь, вам известно это имя?
— Да-да, разумеется, — поспешно закивал Петр Петрович. Однако, угадав по выражению лица, что имя Ушаковой мало что говорит ее собеседнику, Надя пояснила:
— Семья Ушаковых была близко знакома с Пушкиным. Впоследствии известный пушкиновед П. И. Бартенев со слов не названного им лица записал, что перед смертью в 1872 году Екатерина Николаевна позвала дочь, велела принести шкатулку с письмами Пушкина и сожгла их все до одного.
С большим пиететом выслушав эту справку, почерпнутую Надей из книжки «Юный пушкиновед», Петр Петрович задал вопрос, которого его собеседница ожидала:
— Но если Екатерина Николаевна сожгла все письма Пушкина, то каким образом одно из них оказалось у вас?
— Оно сохранилось благодаря горничной Екатерины Николаевны, которая каким-то образом сумела сберечь от огня одно из пушкинских писем. Должно быть, она была довольно образованной девушкой и лучше, чем ее хозяйка, понимала, что эти письма значат для человечества!
— Как бы там ни было, Наденька, но вы обладаете большой ценностью, — уважительно покачал головой Петр Петрович. — Я хотел сказать, культурной ценностью.
— А я как раз хотела поговорить с вами о его, так сказать, материальной ценности, — подхватила Надя. — Собственно, письмо принадлежит не мне, а одной моей подруге, которая вынуждена его продавать по причине стесненных материальных обстоятельств.
— И, должно быть, ваша подруга — правнучка Ушаковой? — спросил Петр Петрович, как-то странно глянув на свою собеседницу.
— Почти, — обаятельно улыбнулась Надя. — Она правнучка ее горничной.
— Вообще-то у меня есть возможность устроить выгодную продажу, — чуть подумав, произнес искусствовед. — И сколько ваша подруга хотела бы выручить за письмо?
— Желательно сто тысяч, — не задумываясь ответила Надя. — Минимум девяносто.
— Ну что ж, письмо Александра Сергеича того стоит, — со знанием дела заметил Петр Петрович. — Однако хотелось бы прежде на него взглянуть.