Искусство проклинать
Шрифт:
У нас с Семёновым общий подъезд и подход к нему заасфальтирован, здесь весь день стоят два — три автомобиля на пятачке перед проездом в гараж: Семёнов принимает до полседьмого. Возле одной из этих машин, тёмно — красной девятки, я его и увидела. Он стоял и смотрел, не делая никаких попыток заговорить, просто молча рассматривал меня с сосредоточенным видом, как будто пытался решить сложную задачу.
Я так же просто и молча прошла к двери. Мой загривок вёл себя спокойно, во рту не сохло, сердце не сжималось от предчувствия великих роковых перемен. Мне даже не было смешно.
Мне всё равно, кто ты такой, приятель.
По подъездной дорожке проехал Васо и улыбнулся мне через стекло. Он спросил, а я угадала по движению губ: Как дела? — и ответила: Всё хорошо.
А всё было плохо, так плохо, что хуже не бывает, но я ещё не знала об этом. И случайный незнакомый парень, мой будущий кошмар, стоял в нескольких шагах от меня и слушал мой голос, а потом смотрел, как я захожу в дверь.
Глава 2
Я художник — ювелир с дипломом Высшего Училища Изобразительных Искусств, которого больше не существует: наш выпуск был предпоследним. И экспериментальным, и усложнённым, и… ненужным, как оказалось, советской Родине, которая приказала долго жить. Слава богу, нас хорошо обучили основной специальности, потому что эксперты и искусствоведы не котировались ни на одной бирже труда ещё много лет спустя.
Художники — реставраторы смогли подрабатывать оформиловкой, становились ремесленниками, шабашниками, надомниками, и так далее, и тому подобное, — каждый в соответствии со своей узкой специализацией. Я сначала попала в число счастливчиков, которым удалось применить на практике весь набор «приобретённых знаний и умений», но не надолго. Теперь мне чаще приходится работать руками, а не головой, зато я вполне обеспеченная женщина. У меня есть полный набор всех завидных материальных благ: хорошая работа, роскошная квартира, машина — иномарка, деньги.
Денег, кстати, могло бы быть и побольше, но мне не для кого их копить. Нельзя сказать, что у меня мало родственников. Как раз в этом городе их более чем достаточно, и они, время от времени, дают о себе знать. И как раз для них мне не хочется богатеть. Когда я осиротела в последний раз, эти самые «дальние свойственники» со стороны дяди сделали всё возможное, чтобы случившееся осталось для меня тайной.
Дядя Костя, воплощая свои архитектурные идеи в жизнь, часто ездил за границу, а поэтому не афишировал своего родства с моим отцом, у которого, по семейным преданиям, имелась парочка престарелых кузенов — эмигрантов в Англии. Он никогда у нас не бывал, а если они с родителями сговаривались вместе отдыхать в Крыму или на Кавказе, то вели себя по-соседски, как хорошие приятели.
Когда случилось самое страшное, дядя Костя ничего не знал. Он мотался по развивающимся соцстранам и работал до упаду, а я, получив статус безродной сироты, попала в детдом. Дяде пришлось долго, окольными путями, разыскивать меня несколько лет, а потом «через знакомых своих знакомых», с массой предосторожностей, переводить в интернат для одарённых детей. Не знаю, любил ли он ту тощую четырнадцатилетнюю хулиганку, в которую за шесть лет превратилась ласковая ангелоподобная малышка, дочь его двоюродной сестры, но он постарался сделать для меня всё, что мог.
Благо, что способностями я пошла по материнской линии и даже те непристойные карикатуры на моих врагов, которыми я пополняла коллекцию картинок на стенах детдомовского туалета, подтверждали это. Иногда он меня навещал в интернате, тайно и осторожно, встречая где — нибудь на улице или на соревнованиях, привозил деньги, хорошие вещи. Я злилась и считала его предателем, но деньги брала — у него был такой просящий и усталый взгляд.
Теперь мне ясно, что он работал в последние годы только ради меня, хватаясь за всё, что ему предлагали, окончательно запустив подхваченную в каких — то азиатских болотах малярию. В восемнадцать лет я сразу, с первой попытки, поступила в училище, а когда получила свой диплом с отличием, дядя уже вовсю пил горькую, не выдержав крушения своих идеалов, тщетности справедливого переустройства общества и жутких головных болей.
Он внезапно умер через полтора года после моей свадьбы, а мне никто и не подумал сообщить, что всё его имущество завещано в мою пользу. Я даже не знала, что у него есть какое — то имущество кроме тех денежных переводов, которые он высылал, никогда об этом не думала, и вообще — решала сотни своих проблем.
Я потеряла ребёнка и развелась, сменила место жительства. Наступили тяжёлые постперестроечные времена, и мне даже в голову не приходило, что отсутствие дядиных «дотаций» может быть связано с чем — то ещё кроме всеобщего обнищания и неустроенности. Вот тогда меня и нашёл адвокат Семёнов, родственник нашего Льва Борисыча, дядин приятель.
От наследства уже остались одни воспоминания: деньги обесценились, а картины и бесценная коллекция русских икон растворились на чёрном рынке, осчастливив всю эту возникшую ниоткуда родню, жадную, подлую и недалёкую. Семёнов сумел отсудить мне только две квартиры — трёхкомнатную в Новом городе и эту, в которой у дяди Кости была студия. Жить в помещении, пропитанном кознями дорогих родичей, я не захотела и продала его, а вырученные за продажу деньги решила истратить на благоустройство студии.
Комната была ещё та! Её, кстати, сдавали внаём. Не знаю, для чего она предназначалась у своего первого владельца, губернатора, ходят слухи, что в ней был музыкальный салон, и в это можно поверить. Во всех остальных квартирах нашего дома высота потолков — три метра, но два боковых крыла имеют по огромной зале на втором этаже по шестьдесят квадратов площади, а высотой метров в шесть с лишком. В противоположном крыле всё это пришлось впору для библиотеки: внизу абонемент, выше — читальный зал с антресолями и стеллажами для книг, свет, пространство, тишина…. А вот как квартиранты жили в бывшей студии, это вопрос не из лёгких.
Можно разгородить всё шкафами и занавесями, согласна, — я это видела. Но я видела, так же, и сто лет небеленый потолок в разводах паутины и окна, вымытые только на треть своей высоты. Холодина здесь стояла почти полярная, с ней не справлялись ни паровое отопление, ни калориферы в двух углах. Когда квартиранты съехали, я почти полгода потратила на перестройку своей первой собственной квартиры. Моя жилая площадь увеличилась вдвое за счёт надстройки второго этажа и постепенно приобрела не только приличный, но и очень, на мой взгляд, уютный вид.