Искусство проклинать
Шрифт:
Мы переносим уснувшего, бледного и неподвижного Дана в кадиллак, примостив носилки прямо на сиденья. Самвел вручает Митрофанову пачку зелёных и мы трогаемся с места.
Полтысячи или около того… Завтра же отдам Маго, Самвел ни за что не возьмёт. А доктор очень и очень чем-то недоволен. И сестрица подскочила. Интересно, что это она ему так настойчиво пытается внушить? Чем они разочарованы? Денег достаточно, даже не сомневаюсь. Маго не любит недоплачивать…
Как же я на такое решилась, сумасшедшая? А если ему станет хуже? Я просто авантюристка, не всегда соображающая, что творю! Господи!
Глава 13
Я укладываю Дана в спальне, вглядываясь в бескровное и похудевшее, сразу обрезавшееся лицо. Дышит он с трудом, с хрипами, но ровно. На боку — грелка со льдом (менять каждые шесть часов!). Есть несколько ссадин и синяков, мелкие порезы на лбу, под самыми волосами. Более глубокие повреждения — на внутренней стороне левой руки — это об арматуру сиденья.
Если бы не повязка и втянутые бледные щёки, он бы смотрелся как древнерусский воин — богатырь, уснувший после тяжёлой битвы: золотая голова с сомкнутыми ресницами, сильные плечи, крепкая мускулистая грудь, руки крупные, но благородной формы, поверх одеяла. Господи, как я хочу надеяться, что эта красота останется живой!
Самвел наотрез отказался брать деньги («С Маго разбирайтесь!») и похвалил мою голубовато-зелёную спальню.
— Хорошо, спокойно. Мебель красивая. А можно квартиру посмотреть? Галия так нахваливала, и Васо тоже…
Гостиная в красно-коричневых тонах с кожаным уголком и финской стенкой привела его в восторг, а сиренево-серый кабинет — в почтение, и я пообещала парню помочь с дизайном его квартиры. Он стал интересоваться кухней, кладовками, лестницей, и только тогда я догадалась, что все его эстетические изыскания просто предлог. Маго наказал проверить весь дом на «предмет безопасности», как говорит Иван Петренко, и Самвел добросовестно осмотрел каждый уголок.
— Тина! Закрывайтесь, мы поехали…
Я быстренько помылась, переоделась и расставила на тумбочке коробочки, бутылочки, порошки и облатки, всученные мне при отъезде медсестрой Митрофанова. Дан лежал неподвижно, только иногда вздрагивали ресницы и немного хрипело в груди. Я прилегла рядом в халате, накинув на себя плед, и взяла его за руку. Если зашевелится — услышу и во сне. От Дана пахло больницей и ещё чем-то знакомым, сладко-острым. Травой.
Когда они его помыли? Руки чистые, а были в крови… Может, просто оттёрли… настойкой пустырника… Почему пустырника?.. Он же успокаивает нервы… Ах, да пахнет, как из стакана, который мне всучивала эта медсестра… Что же они, такой настойкой больных моют? Может, это календула какая-нибудь? У неё, кажется хороший противовоспалительный эффект…Запах знакомый… где-то слышала… нет, видела… осязала… В косметическом, что ли?.. Знакомый… запах…
В одиннадцать часов я сменила Дану лёд в грелке. Он тихо застонал, позвал меня по имени и снова забылся. Лоб был прохладный, а пульс в норме. Грудь поднималась в равномерных вдохах, выдох — с той же знакомой хрипотцой. Я снова заснула и проспала до пяти часов, уже в темноте осторожно освободила руку, дотянулась до настольной лампы.
Дан открыл глаза, невидяще уставился в потолок.
— Тина… Я снова был там. Там теперь ещё холодней… Очень холодно.
— Тебе холодно? Ты замёрз, Дан? Это лёд, грелка со льдом. Я принесу ещё одно одеяло. Как ты себя чувствуешь, милый? Тебе больно?
— Да, немного… Совсем немного. Это ты, Тина? Тина… это ты! Я уже не верил, что увижу тебя… Как же там холодно!
— Где «там», Дан? Тебе что-то снилось? — я беру его руку в свои, осторожно поглаживаю подрагивающие пальцы. Отвожу прядь волос, упавшую на лоб.
Его взгляд становится уже более ясным, перемещаясь по потолку и стенам, по кровати, ко мне.
— Так, пустое… Ты в порядке, Тина? Ты хорошо себя чувствуешь?
— Да, я в норме. Даже не обращалась к врачу. Что со мной может случиться? Несколько незначительных царапин… Ты меня спас. Ты помнишь, Дан, нас сбили на дороге за городом. Потом приехал Маго… Ты помнишь?
— Я помню. Да я хорошо всё помню. Тина! Алексо… он у тебя?
— Ты говоришь о кресте? Почему ты говоришь «Алексо», Дан? Что такое «Алексо»?
— Его имя.
— Разве у крестов бывают имена? — я знаю, что бывают, но просто хочу слышать голос Дана, убедиться, что он в ясном сознании и поэтому — в относительной безопасности.
— У таких — бывают. Он особенный…и… очень древний.
— Да я знаю, ты говорил. Что значит «Алексо»? С какого это языка?
— С древнегреческого. Алексо значит «очищающий».
— Понятно. Очень красивое имя. Хорошее имя, подходящее. — я стараюсь касаться его во время разговора, поправляю одеяло, передвигаю руку на грудь: Ты как, Дан? Как твоё самочувствие? Не проголодался?
— Нет… тошнит — он с усилием сглатывает, облизывая пересохшие губы: Только пить.
Я принесла из бара бутылку в холодной испарине.
— «Нарзан» пойдёт? Только она ледяная…
— Как раз хорошо, ледяную и надо.
Он, не отрываясь, выпил стакан воды и сразу начал подниматься с постели, прихватывая рукой одеяло над желудком… Я сбегала за тазиком. Дана вырвало тёмной жижей со сгустками крови. Сильно запахло травой.
— Дан, что ты ел? Мы же вместе ужинали…
— Это не ужин. Это… это лекарство, Тина. Ты не видела, чем меня поили?
— Меня к тебе не пустили, Дан. Доктор сказал, что тебе ввели физраствор, глюкозу и сделали укол, наверно, болеутоляющий. Больше мне ничего не сообщали.
Он несколько минут полежал с закрытыми глазами, бессильно откинувшись на подушку: Неважно, Тина… теперь это уже не имеет значения. Можно ещё глоток? Прости, это так неприятно…
— О чём ты говоришь, Дан! Я уже успела с тобой распрощаться! О чём ты! Да я готова… такая ерунда это всё!
Дан осторожно выпил глоток, прислушался к себе, выпил ещё, и его снова вырвало.
— Прости… прости, Тина.
— Перестань, Дан. Даже не думай об этом! Тебе, наверно, вкололи наркотик. После наркоза всегда тошнит.
— Тогда лучше не пить. Потерплю…
— Ну, глоток-то можно, пей, пожалуйста — глядя на то, как он жуёт изнутри свой сухой бледный рот, попросила я и он послушно отпил, откинулся на подушку.
— Это был не Док, Тина?
— Митрофан. Дока нет в городе. Завтра я ему позвоню. Или лучше сейчас?