Искусство проклинать
Шрифт:
— Дан, это что? Мужское самолюбие, да? Боишься, что тебя примут за альфонса.
— Господи, какая чушь… — он даже попытался засмеяться: Тина, меня никогда в жизни никто не примет за альфонса… разве что какой-нибудь идиот… Мне просто было бы гораздо спокойнее, если бы ты не ездила одна.
— Ну тогда и успокойся! Это уже не проблема! Я чувствую, что теперь меня неусыпно будут охранять все, кому не лень: Маго, Витька, Ашот… Васо, если захочет и вообще тьма-тьмущая спасателей-энтузиастов… А через неделю-полторы явится ещё и Док. Не думай об этом! Я и моя безопасность в полном порядке.
После лечения военным хирургом Марковым, молодым, энергичным и очень старательным, Дан обрёл близкий к обычному цвет лица, стал живее и
Я обычно не наряжаю ёлки на Новый Год. После многолетних хождений вокруг худосочной детдомовской «красавицы» и многодневных общежитских бдений, этот праздник из принципа, стал для меня сугубо личным. Я справляю его одна. Наотрез отказываюсь от всех хлебосольных предложений, праздную до десяти с нашими в мастерской или где-нибудь ещё, а потом еду домой, в покой, уют и тишину. Иногда, под настроение, украшаю напольную вазу и кашпо пахучими еловыми ветками, иногда выпиваю шампанского или готовлю роскошный ужин, но всегда одна. В этот вечер мне хорошо одной и вполне хватает для компании себя самой.
Особых приготовлений не делалось и на этот раз. Я купила шампанское, фрукты, немного рыбы и сыра для Дана — он перестал есть мясо, приготовила друзьям подарки. Последняя неделя перед Новым Годом снова была холодной и относительно опрятной. Редкий снежок слегка присыпал подмёрзшую грязь, и это смотрелось если не вполне празднично, то хотя бы пристойно. Всё налаживалось, вопреки моим неясным тревожным предчувствиям и я радовалась этому, как кратковременной передышке между боями.
Новогодний вечер в Курятнике оказался не таким суматошным, как я опасалась. Мы обменялись подарками, расцеловались, потом выпили шампанского и немного «поговорили за жизнь». Год оказался удачным для нашего АО на заказы, клиентуру и, естественно, прибыль. Лев Борисыч объявил о премии, сообщение было принято с должным воодушевлением, за это выпили ещё. Пошли танцевать и Витька, оттоптав мне ноги, перекинулся к соседям из сберкассы, где было много женщин, а мужчины не отличались таким фонтаном непобедимого обаяния как он. Витька с шиком и блеском запрыгал среди них петушком-соблазнителем, и я, подняв над головой правую руку, многозначительно потыкала пальцем другой в то место, где носят обручальное кольцо. Предатель заметно поутих и вернулся на своё место.
Ильяс привёл с собой невесту, очень хорошенькую и смуглую. Она краснела и без конца делала попытки спрятаться за его широкой спиной, стеснялась, если её принимались угощать. Когда заиграли «Лезгинку», мы по кивку Ильяса, дружно и почти насильно вытолкнули её с нашим шефом в круг, потому что зрелище обещало быть совершенно потрясающим. Лев Борисыч выдаёт этот танец так, что настоящие лезгины воют от восторга, и девочка это скоро поняла.
Они поплыли по площадке, как лебеди, строго, грациозно, потом темп стал убыстряться, и наш деликатный, скромный, худенький Лев Борисыч стал прямо на наших глазах страстным, неутомимым и изобретательно-бесшабашным джигитом. Он уговаривал, интриговал, убеждал и даже угрожал своей белой птице, а она с гордой непреклонностью отклоняла его могучие объятья и только чуть-чуть, самую малость, кокетничала…
В восхищённом гаме и выкриках окружившей площадку толпы я взглянула на прекрасное сияющее лицо Ашота, и на мгновение возненавидела весь мир за то, что он не может так же просто, не стесняясь, выйти в круг. Ашот тоже бесподобно танцует лезгинку, но здесь не согласится даже на «медляк». Жизнь порой, бывает самой настоящей сукой!
Потом к нашему столику подошёл Васо с подарками. На этот раз в мою честь пели «Драгоценную женщину», и мы с Даном пошли танцевать. Я скорее угадала, чем почувствовала, как он украдкой целует мои волосы, и подняла на него глаза. Лицо у него было виноватое и счастливое, а взгляд затуманенный.
— Забылся… прости.
— Ничего…
Немного погодя он снова забылся, и я не стала ему мешать. Я всегда помню свои обещания и стараюсь их выполнять. Новый Год мы с ним встретили в моей постели.
Глава 14
Даже при моём, откровенно говоря, весьма скромном сексуальном опыте, я обычно не ошибаюсь в своей первой оценке мужчины. Дан оказался нежным и ласковым, не слишком умелым, но чутким и терпеливым любовником. Он не сделал ни одного грубого жеста, не сказал ни одного неуместного слова и не потерял в моих глазах ни капли своего удивительного достоинства. Вот такими и были чудо-богатыри Святой Матушки Руси — ловкими, надёжными, праведными. Они канули в вечность и оставили после себя редкие образцы мужественной стати и доблести, чтобы, как подарком, осчастливить ими достойных избранниц. И такой избранницей должна была быть ясная девушка с простым светлым сердцем, и стремлениями к доброй гармоничной жизни, а не я.
Я долго смотрела на спящего Дана. Его утомлённое лицо даже после бессонной горячей ночи не приобрело безмятежности.
«И вечный бой, покой нам только снится» — почему то приходит на ум известное и избитое, но очень уж, подходящее к случаю. Хотя, Дану-то, вряд ли снится покой. Вид у него такой, как будто, он готов при малейшей неожиданности, мгновенно распахнуть глаза, сразу же сообразить, что делать и снова лететь навстречу своему неведомому «вечному бою». Он сосредоточен и готов ко всем превратностям судьбы даже во сне.
А ведь это только начало, мальчик! Наш конец ещё глубже прорежет эти складочки у тебя между бровями и прибавит горечи строгому рисунку рта. Мои коммуникационные несовершенства слишком тяжёлая ноша для двоих. Я слишком долго была одна, без малого — целую жизнь.
Мне очень хочется поцеловать Дана в этот его строгий, но такой жадный и требовательный рот, в неожиданно жёсткую, при послушной мягкости волос, бровь, в глаза с неспокойными ресницами, но я лежу тихо и неподвижно. Пусть он спит, и пусть ему, всё-таки, приснится покой.
За окном вместо ожидаемого снега моросит дождь, и это — самое обидное огорчение новогодней ночи.
На свою рухнувшую репутация твердокаменной старой девы я плюнула с высокой горки. А также и на мудрый стишок-пословицу моего бывшего мужа «не люби, где живёшь; не живи, где любишь» (цензурное изложение). Так получилось! Мы не афишировали своих отношений, а Дан вёл себя так же образцово- сдержанно, как раньше. У него врождённый вкус на самые обыденные вещи. Но слухи, разумеется, поползли, и честная Галия мне сразу об этом сказала. Я не стала её разубеждать. Не люблю врать, а в пробитую брешь моей неприступности не хлынет пучина океанских страстей. Дан — особый случай, и достойных конкурентов у него не может быть никогда, как бы всё не сложилось.
В Изумруде со мной держались по-прежнему, только Витька выглядел довольным, как кот на масленицу, и даже сменил своих бардов на неувядаемую Тину Тёрнер. Он с нескрываемой радостью встречал каждый приход Дана в мастерскую и даже раздобыл где-то шикарную толстостенную кружку с портретом Богдана Хмельницкого, безмолвно-торжественно воодрузив её в хозяйственный шкафчик возле моей чайной пары под гжель. Остальные принимали Дана с неизменным радушием и вниманием.
Работа с начала года шла не шатко, не валко, с прохладцей. Заказов было мало, а морская горячка не вспоминалась и в зародыше. У меня появилась масса свободного времени, которая тратилась на любовь, сон, прогулки и походы на концерты и даже в кабаки. В перерывах между ласками и культурной программой Дан обучил меня нескольким молитвам на греческом языке. Он был ласково настойчив, и я, с шутливо-несчастным видом исправляющейся двоечницы, часто повторяла ему заученные уроки. У меня отличная память, а греческий (или древнегреческий?) красивый, очень звучный язык.