Искусство проклинать
Шрифт:
— Да, но не сейчас. Они приедут, и у нас будет поддержка.
— Я не могу ждать, Баба Саня, я уже сказала… Честное слово: я не могу! Я не буду ждать… Вспоминай все обряды и наставления, которые производились с тобой, и Даном, и начинай, прямо сегодня. То, чего я не узнаю, само придёт, по необходимости.
— Что ты городишь, девочка! Само придёт! Люди годами учатся, а готовятся — месяцами… Я не имею ни сана, ни права тебя готовить.
— Представление имеешь — и достаточно. Не было бы этого — я всё равно бы пошла! И без Алексо — тоже. Так что
Возражений и уговоров я слушать не стала, и Баба Саня уступила. Не скажу, что я всё схватывала на лету, но я очень старалась. Тексты мне давались сравнительно легко, некоторые правила — тоже, остальное — посложнее. Особенно тяжело было с отрешением от суеты и самоуглублением, но за это я не беспокоилась: я человек момента. Когда придёт настоящая необходимость, я забуду даже своё имя. Главным станет только цель. Я так умею. Я знаю, что — месть это блюдо, которое надо подавать холодным… Но моя миссия не может быть местью. Она — возмездие.
Глава 25
Баба Саня ревниво наблюдала за моими банно-спортивными оздоровительными мероприятиями, но против ничего не имела. Массажа и прочих процедур от Дока она тоже не отменяла. Док относился к моему рвению и послушанию с некоторой подозрительностью, хотя и был доволен. На Зойку он не жаловался. Она вела себя тихо, и старательно выполняла работу, которую ей доверяли. Я находила для неё десяток-другой минут, и она всегда дожидалась их с ангельским терпением.
— Тина! А я тебя жду. У Дока больной, а я знала, что ты подъедешь… Хочешь чаю?
— Давай, сегодня сыро. Продрогла… Ну, как ты, обживаешься?
— Да… И не тяжело нисколько, хотя, бывает, передохнуть некогда. Зато и раздумывать тоже времени нет.
— Ну, это ты зря. Думать никогда не помешает.
Мы поднимаемся в дежурку на втором этаже — здесь у Дока кабинет и крошечный чуланчик, где Зойка спит и переодевается. В комнату, длинную и узкую, вошли только кушетка, типовой больничный шкафчик и тумбочка между постелью и стеной.
— Так мысли-то какие, Тина! Одни ужастики… Ты с чем будешь? У меня варенье малиновое есть, хочешь?
— Откуда такая роскошь? Больные угощают? — Нет… то есть угощают, но не меня, Дока. А он нас подкармливает, — сестёр, нянечек.
— Ты сдружилась с ними? Много не надо… Мне много малины нельзя. Она пот гонит, а я тогда мёрзну.
— Нет, просто сработалась. — Зойка садится рядом со мной, и вздыхает. — Боюсь я! Всех боюсь. Только Доку верю, от остальных шарахаюсь. Тина, ты их различаешь? Ну…этих?
— Да, начинаю различать… А что, у тебя подозрения?
— Нет, определённого ничего нет. Только ночью кажется: то в окно стучат, то в дверь скребутся. Как вскочу посреди ночи, хоть волком вой… Знаю, Док рядом, через комнату, а всё равно страшно.
— Окошечко тут небольшое, не пролезет никто, а дверь на ключ закрывай.
— Это человек не пролезет. А какая-нибудь тварь… Я тут всё посвятила, каждый угол. Как ты думаешь, это хоть немножко помогает?
Она сидела рядом, и смотрела на меня карими глазами бродячего щенка, ищущего хозяина. Обыкновенная испуганная девчонка, совершенно не похожая на шлюху, с волосами, собранными в тёмно-русый хвостик, рыжий уже только на самом конце. В моих джинсах и голубом джемпере, под пёстрым тёплым халатом, в котором санитарки выходят на улицу из корпуса. В меру хорошенькая, в меру неглупая и перепуганная на много лет вперёд. Я вспомнила Маринку, которая иногда тоже могла так посмотреть… Успела она испугаться или нет?
— Как это «посвятила»?
— Ходила с молитвой по всем углам, и крестила их горящей свечкой, а потом сама перекрещивалась. Так моя бабка делала дома, когда живая была. Это помогает, Тина? Как ты думаешь?
— Не знаю… Наверное. А где ты свечку взяла?
— Док принёс, я попросила. И молитвенник, и икону. А свечек — десятка два. Как проснусь — зажигаю и сижу. Молюсь.
— Это хорошо, молись… Да, я же тебе вещи привезла, и еду, в машине забыла.
— Ой, Тина! Ты меня задарила совсем. Так неудобно…
— Чего неудобного? У тебя же нет ничего. Вместе пойдём, или одна сбегаешь? Светло ещё.
— Сбегаю. Конечно, сбегаю. Ещё не стемнело…
— Ну, вот тебе ключ. На пассажирском сиденье два пакета, осторожней неси: там, в большом, — рыба и блинчики, не рассыпь.
Она, с готовностью, хлопнув дверью, побежала из каморки, и мне это понравилось. Несмотря на страх, здравый смысл и храбрость у неё есть, да и желание действовать не пропало. Я вынула Алексо, и запечатала в её комнатке окно, дверь, стены. Вышла в дежурку, и там сделала то же самое, прошла в кабинет Дока, и повторила всё снова, потом прошла коридор до люка на чердак, и назад, до самой лестницы.
Я уже разбиралась в разученных молитвах, и прочитала охранную обители и обитателям, после них — укрепляющую святой дух…В процедурном кабинете слышался шум и в него я не стала заходить, в операционную — тоже, только наложила печать на двери. Вход на станцию переливания крови был уже заперт: рабочий день закончился. Окна можно защитить снаружи, а дверь запечатаю… Здесь, конечно, нужны регулярные меры: кто только не бывает за день…
На ум пришли слова пограничной, но её нельзя произносить вслух без веской причины. В уме она всё время есть, но тут уж ничего не поделаешь. Про себя можно, вслух — нельзя. Я успела дойти до вестибюля, и встретила Зойку.
— Тина, ты решила встретить? Не стоило беспокоиться… Спасибо.
Боялась всё-таки. Боялась, но пошла. Правильно говорят, что за двух небитых одного битого дают. Я бы троих не пожалела.
— Я тоже тебе тут всё «посвятила», по-своему.
Теперь мне тебя жалко, девочка! Жалко, потому, что ты мне понадобишься. Вдвоём с Бабой Саней мы не потянем эту чёртову репку, даже с Даном. Три женщины — это всего три женщины, но ведь, не две.
— Тина, ну что ты… Я же просила тебя не тратиться.