Искусство проклинать
Шрифт:
— С тобой можно отправиться даже в адское пекло, Док. Только почему вдвоём? Баба Саня тоже не отступится.
— Тогда вчетвером. А это уже компания.
— Нет, Дан не сможет!
— Дан сможет, Тинатин. И ты его не отговоришь. Ради тебя он сможет абсолютно всё, и я всегда это знал. И он нам слишком нужен. По невероятно счастливой случайности, у меня уже был такой союзник… Вернее, союзница. Поверь, она стоила целого десятка жив… простых смертных. А то и сотни.
— Но для него это слишком опасно.
— Самое опасное и невыносимое
— Оставайся, Док. Хоть выспишься по-людски. Я тебе в гостиной постелю.
— А Зойка там одна останется? Нет, поеду. Ложись сразу, Тинатин. Я к вечеру подскочу.
— Осторожнее, Док, пожалуйста! Осматривайся постоянно, не влипни никуда! Прошу тебя, берегись…
Глава 26
Днём ко мне заявилась Серафима Антоновна, тётя Сима, из моих так называемых родственников, в сопровождении Валюшки. Уж не знаю, кем они мне приходились по седьмого киселя семейному списку, но эту здоровенную дылду лет двадцати восьми, «тётя Сима» упорно называла моей сестрой. Седьмая сестра по двоюродному плетню, как сплетничали у нас в Бытсервисе, всё никак не могла закончить свой заочный институт пищевой промышленности, и выйти замуж. Брачное свидетельство стало бы для неё вполне законным дипломом, отражающим отличное знание единственно любимого предмета, но папа с мамой считают «донечку» невинным и неопытным подснежником. Наверное, поэтому она щеголяет в платьях на полметра выше колена, и носит пушистый каштановый хвостик на голове.
Лицами и тётка и племянница похожи на лис: остренькие носики, вытянутые ото лба вперёд, быстрые, тёмные глаза, маленькие подбородки, узкие, беспрестанно облизывающиеся рты. Валюшка, кстати, совсем ничего, только слишком усердно запудривает веснушки. Тётя Сима рыхлая, тоже с рыжинкой, но пошустрее, особенно если есть, чем поживиться.
— Ой, Тиночка! А ты не одна… А мы думаем, дай зайдём, раз уж по пути… Что же, ты нас познакомишь?
— Это моя бабушка — не слишком приветливо заявляю я в её хитрый, бегающий по окружающему пространству, взгляд: Она у меня живёт. Её зовут Александра Гавриловна. Чего вы хотели? — Ой, Тина! Шутница. Откуда же бабушка…
Быстрый встревожено-пытливый взгляд: Родственницу отыскала, Тина? Дальняя? А мы-то здесь, рядышком… Родня — это хорошо.
Тётя Сима никак не расстанется с мечтами насчёт наследства, которое светит в случае моей внезапной кончины. Знай она, насколько это теперь вероятно — ночевала бы в моём подъезде.
— Это бабушка Дана.
— Ах, этого молодого человека… — лицо у тёти Симы становится скорбно-озабоченным, а голос сочувственным. — Мои соболезнования, дорогая! Нелепая, ужасная смерть. Такой молодой, такой красивый юноша…
Баба Саня на «дорогую» не реагирует, сухо кивает, и направляется на кухню к Галие. Тётя Сима, сообразив, что на консолидацию с ней надеяться нечего, пытается пробить брешь в наших рядах, и со скоростью пулемёта частит ей в спину: Жалко, очень жалко. Геройски защитил тебя от пули Тиночка, заслонил собой… Такой благородный парень, не пожалел ради любви своей молодой, цветущей жизни. Ведь совсем мальчик…
— Серафима Антоновна, что вам нужно? Мне некогда, я спешу.
— Какая ты, Тина… Нехорошо так. Ведь не чужие. Держишь у двери, даже чая не предложила.
Валюшка переминается с ноги на ногу, разглядывая прихожую, и сжимает губы, когда тетя Сима подносит к лицу носовой платочек.
— Вы так много взяли у меня «на чай» после смерти моего дяди, Серафима Антоновна, что я до сих пор пью его через раз.
— Ну что ты говоришь, Тина, как можно… среди своих. Ты ведь получила эту квартиру. А у нас на четверых- трёхкомнатная, всего не хватает. У Валюшки, вот, брат женился, им так тесно… И что ты меня всё по имени-отчеству. Как чужая…
От обиды и волнения она начинает поскуливать, и Рекс отзывается снизу.
— Валюшкиному братцу купили дом в Заречье, а у ваших сыновей тоже есть квартиры, насколько я знаю. Всем хватило, Серафима Антоновна, и перестаньте ныть. Не вам ныть — не мне слушать.
— Купили, купили… Там работы — на тысячи! Ванечка сам заработал, а Виктор ссуду взял. А нас много… Тебе хорошо говорить, Тина, ты одна. Как сыр в масле катаешься.
— Я не одна.
— С этой старухой, что ли? — понизив голос усмехается тётя Сима: Да ладно, Тиночка, не смеши. Она тебе чужая…
Мне в голову вдруг приходит шальная мысль предъявить «родственницам» всех обитателей нашей квартиры. Конечно, я этого не сделаю, но как бы было здорово! Я не увидела бы их после этого лет десять.
Рекс, неуклюже переставляя ноги, наконец, одолел лестничный пролёт, и начинает подниматься по последним ступенькам. Тётя Сима замечает его в приоткрытую дверь.
— Ой, Тина, убери! Я с детства собак боюсь. А страшный-то какой… Господи! Настоящее чудовище. Оборотень какой-то.
Оборотней ты не видела, тётушка. А хорошо бы… Чтобы носа из дома не высовывала. Валюшка тоже волнуется. Забивается в угол, и низко, по-бабьи, охает.
— Спокойно, Рекс.
Я помогаю собаке подняться, и запускаю в коридор: Иди, Рекс. Иди на кухню. Найди Бабу Саню, она тебя покормит. Ты хороший, Рекс, хороший.
Рекс лижет меня в нос, и любовно, по-человечески, заглядывает в глаза, прежде чем неторопливо отправиться дальше.
— Так, мне пора, Серафима Антоновна. Если у вас всё…
— Стерва ты, Тинка! — просыпается вдруг Валюшка. — Сама не гам и другому не дам! Собаку приветила, а нам — шиш! С жиру тут пухнешь, а мы перебиваемся…
— А ты, Валя, с чего пухнешь? С голода? Платьице-то, смотрю, лопается.
— Сука жадная! Ничего, подожди! Отольётся тебе… — зло выкрикивает Валюшка, а тётя Сима хватает её за локоть.