Искусство путешествовать
Шрифт:
Среди всего множества мест, в которых мы так или иначе оказываемся и которые оставляют нас безразличными, находится несколько таких, которым удается полностью завладеть нашим вниманием и определенным образом воздействовать на наши эмоции. Эти места обладают неким качеством, грубо и весьма приблизительно называющимся красотой. Разумеется, красота может не иметь ничего общего с привлекательностью и миловидностью, о которой на все лады твердят путеводители и рекламные буклеты турагентств. Та красота, о которой идет речь, является качеством совсем иного свойства. Пожалуй, мы обращаемся к этому слову, когда нам нужно как-то сообщить, что то или иное место нам очень понравилось.
Путешествуя по миру, я видел немало красивых мест. Например, в Мадриде всего в нескольких кварталах от моей гостиницы находился пустырь, ограниченный с одной стороны шеренгой многоэтажных домов, а с другой — большой автозаправочной станцией, к которой была пристроена автомобильная мойка. Как-то раз вечером, уже в темноте, я увидел, как длинный, гладкий
В Амстердаме, в маленьком дворике, скрывавшемся от посторонних глаз за деревянной дверью, я обнаружил старую кирпичную стену, которая, несмотря на обжигающе холодный, до слез в глазах, резкий ветер, дувший над бесконечными каналами, смогла немного прогреться под робкими лучами весеннего солнца. Я вынул руки из карманов и провел ладонями по выщербленной поверхности кирпичей. Они показались легкими, хрупкими, вот-вот готовыми рухнуть под собственной тяжестью. Мне вдруг неудержимо захотелось поцеловать их, прикоснуться к ним губами — еще лучше ощутить текстуру, которая чем-то напомнила мне не то пемзу, не то куски халвы из лавки восточных сладостей.
На Барбадосе я как-то раз вышел на пляж на восточном побережье острова. Передо мной расстилался бескрайний — до самого горизонта — океан. Я знал, что до самого африканского побережья нет ни клочка суши. Остров, на котором я находился, неожиданно показался мне маленьким и беззащитным, а его несколько театральная растительность — розовые цветочки и волосато-косматые деревья — почему-то стала восприниматься как своего рода протест суши против бескрайней монотонности моря. Я помню и вид, который открывался из нашего окна в комнате на постоялом дворе «Простой смертный» в Озерном краю: холмы, сложенные из мягких силурийских пород, были покрыты нежно-зеленой травой, подернутой легкой дымкой, словно покрывалом, накрытой мягким утренним туманом. Линия холмов поднималась и опускалась, словно контур тела какого-то огромного животного, которое лишь ненадолго прилегло отдохнуть и в любой момент могло проснуться и, встав в полный рост, как минимум несколько миль в холке, стряхнуть со своей мягкой зеленой шкуры вековые дубы и цепкие живые изгороди — ни дать ни взять, легкие пушинки на теле великана.
Обнаружив в непосредственной близости что-то по-настоящему красивое, мы непроизвольно испытываем желание завладеть этой красотой, получить ее в свое распоряжение и насытить ею свою жизнь. Как же нам порой хочется иметь возможность сказать: «Да, я здесь был, я все это видел и оценил эту красоту!»
Но красота — субстанция ускользающая, порой ее встречаешь там, где ей, казалось бы, совсем не место, или, например, в тех местах, куда явно никогда не вернешься. А еще чаще ее появление оказывается следствием невероятного совпадения множества факторов, таких, как время года, освещенность и погода. Как же тогда достичь обладания красотой, как навсегда сохранить для себя летящий поезд, похожие на халву кирпичи или вид на английскую долину?
Определенные возможности в этом отношении дает фотоаппарат. Фотографирование может в какой-то мере утолить жажду обладания, порожденную красотой того или иного места. Наша тревога по поводу того, что воспоминания о прекрасном моменте сотрутся в памяти, шаг за шагом отступает с каждым щелчком затвора. Кстати, эффект можно попытаться усилить, лично сфотографировавшись на фоне того или иного красивого места. Смысл этого почти ритуального фотографирования, наверное, выражается в простом, но по-своему изящном постулате: таким образом человек надеется сохранить красоту в себе, сохраняя хотя бы зрительно себя в ней. Стоя у подножия колонны Помпея в Александрии, в общем-то можно даже попытаться нацарапать свое имя на гранитном постаменте, следуя, таким образом, примеру флоберовского друга Томпсона из Сандерленда. («Невозможно посмотреть на колонну и не увидеть имя Томпсона, а следовательно, невозможно не вспомнить его, не
Джон Раскин родился в Лондоне в феврале 1819 года. Важнейшей темой его многочисленных работ была попытка решения вопроса сохранения красоты тех мест, в которых мы бываем, и продления ощущения обладания этой красотой.
С раннего детства он на редкость живо и легко воспринимал все визуальные детали и особенности окружающего мира. Сам художник вспоминал, что в возрасте трех-четырех лет смог целыми днями с удовольствием разглядывать узоры и сравнивать цвета квадратиков на ковре, или, например, исследовать хитросплетения волокон древесины в досках на полу; или же раз за разом пересчитывать кирпичи в стенах соседних домов, лишь ненадолго отвлекаясь от этого занятия, чтобы выразить окружающим свой восторг по поводу очередного маленького открытия. Родители Раскина всячески поощряли в мальчике эту чувствительность и восприимчивость. Мать рассказывала об окружающем мире и природе, а отец, преуспевающий импортер хереса, читал сыну по вечерам после чая классическую литературу, а каждую субботу непременно водил в какой-нибудь музей. Летом семья неизменно путешествовала либо по Британским островам, либо по континентальной Европе, причем поездки совершались не ради развлечения или праздного любопытства, но для того, чтобы увидеть и познать подлинную красоту, которая, как было принято считать, была присуща величественным альпийским пейзажам, а также средневековым городам Северной Франции и Италии, в особенности Амьену и Венеции. Путешествовали они неспешно, в карете, проезжая не более пятидесяти миль в день, при этом каждые несколько миль обязательно делали остановку, для того чтобы полюбоваться окрестностями. Привыкнув с детства к подобным поездкам, Раскин продолжал путешествовать в той же манере всю жизнь.
Наблюдая за собственным интересом к красоте и анализируя желание обладать ею, Раскин пришел к пяти основным выводам. Во-первых, считает он, красота — это следствие одновременного воздействия множества факторов на наш разум, причем воздействие происходит как на визуальном, так и на психологическом уровне. Во-вторых, людям свойственна прирожденная тяга к красоте, то есть, с одной стороны, они способны ее воспринимать, а с другой — жаждут обладать ею. В-третьих, существует множество суррогатных способов низшего порядка для выражения этой тяги к обладанию красотой. Среди таких способов — желание покупать сувениры или ковры, стремление нацарапать свое имя на историческом памятнике и фотографировать все то, что хоть как-то попадает в категорию красивого. В-четвертых, существует единственный способ обладать красотой должным образом. Заключается он в понимании красоты через осознанное восприятие воздействующих на нас психологически и визуально факторов, порождающих ощущение красоты. Ну а в-пятых, по мнению Раскина, самым эффективным способом достижения осознанного понимания категории прекрасного является попытка описать красивые места средствами искусства (не имеет значения, словесными или визуальными — через рисунок или живопись), вне зависимости от того, в какой мере тот или иной человек от природы наделен художественными способностями.
На протяжении нескольких лет (с 1856 по 1860 год) Раскин был просто одержим идеей научить человечество рисовать: «Искусство рисования имеет гораздо большее значение для человеческого рода, чем даже письменность. Этому мастерству следует учить каждого ребенка точно так же, как детей учат писать. К сожалению, рисование в наше время оказалось совершенно незаслуженно забытым и выдвинутым на периферию образования. Пожалуй, сейчас едва ли найдется один человек на тысячу — даже среди уважаемых учителей, преподающих, в частности, и рисование, — кто мог бы осознанно и внятно сформулировать основополагающие принципы этого искусства».
Стремясь на деле хоть как-то исправить ситуацию, Раскин опубликовал две книги: в 1857 году вышли его «Основы рисования», а в 1859-м увидели свет «Основы перспективы». Кроме того, он прочитал цикл лекций в Лондонском рабочем колледже. Основную массу его слушателей составляли кокни — ремесленники из Ист-Энда. Их-то Раскин и учил основам передачи света и тени, принципам цветоделения и колористики, объяснял, как строится перспектива и как формируется правильная композиция рисунка. Лекции всегда проходили в переполненных аудиториях, а книги художника были благоприятно встречены критикой и имели большой коммерческий успех. Все это убедило Раскина в правоте тезиса, что рисование — это вовсе не занятие для избранных. «В каждом человеке присутствуют в достаточной мере сформированные способности к обучению рисованию — если, конечно, сам он этого хочет. Впрочем, точно так же практически любой человек способен овладеть французским, латынью или же арифметикой на достойном уровне, с тем чтобы практически применять полученные знания».