Искусство слышать стук сердца
Шрифт:
Поглощенный новой способностью, Тин вышел на главную улицу и остолбенел. Он слышал сердца всех прохожих! Что еще удивительнее, каждое звучало по-своему. Их биение разнилось так же, как голоса. Одни сердца стучали легко и четко и были похожи на смех детей. Иные колотились торопливо, будто дятел в лесу. Встречались и беспокойные, словно бегающие по двору цыплята. А чей-то размеренный стук напоминал ему стенные часы в доме богатого родственника, которые Су Кьи каждый вечер заводила большим ключом.
— Тин Вин, ты зачем один вышел на улицу?
По голосу покровительницы он сразу почувствовал,
— Просто я решил не ждать тебя в монастыре, а выйти навстречу.
Су Кьи взяла его за руку и повела домой. Они прошли мимо чайных домиков и мечети, а за маленькой пагодой свернули в сторону холма, где стояла вилла и их хижина. Су Кьи о чем-то говорила, но Тин пропускал все мимо ушей. Он вслушивался в стук ее сердца. Поначалу тот его удивил. Сердце Су Кьи билось неровно; за легким ударом следовал тяжелый. Это совсем не вязалось с голосом Су Кьи. Постепенно Тин Вин привык к ее ритму. Учитывая характер Су Кьи и внезапные смены настроения, ее сердце только так и могло биться.
Дома Тину Вину не терпелось попросить Су Кьи о помощи. Он сидел на кухонной табуретке и слушал мир. Во дворе Су Кьи колола дрова. Рядом с кудахтаньем носились куры. Ветер раскачивал ветви сосен. Щебетали птицы. Все звуки были знакомыми — трудно перепутать птичье щебетание с кудахтаньем вечно голодных кур. Затем уши Тина уловили негромкий шелест. Или все-таки жужжание? Кто его издает: жук или пчела? Если Су Кьи подскажет, в его словаре появится первое слово.
— Су Кьи, прошу, подойди сюда! — крикнул он.
Су Кьи нехотя отложила топор.
— Чего тебе? — спросила она, входя в кухню.
— Слышишь жужжание?
Оба прислушались. Сейчас сердце Су Кьи билось так же, как при подъеме на вершину холма. Чувствовалось, она очень внимательно отнеслась к его просьбе.
— Не слышу я ничего, — наконец призналась Су Кьи.
— Оно доносится вон оттуда. Посмотри над дверью. Ничего не видишь?
Су Кьи подошла к двери и уставилась в потолок:
— Ничего там нет.
— А ты посмотри внимательнее. Что там?
— Доски да пыль между щелями. Нечему там жужжать.
— Понимаешь, звук шел из того угла. Скорее всего, оттуда, где стена примыкает к крыше.
Су Кьи пригляделась к стене. Все как обычно. Ни одной букашки, способной жужжать.
— Пожалуйста, встань на табуретку. Может, тогда тебе будет легче увидеть, — не унимался Тин Вин.
Су Кьи встала. Конечно, глаза у нее не те, что прежде. Сейчас и ближние предметы потеряли ясность очертаний, но уж стык стены и потолка она видела достаточно хорошо. Грязный угол, потемневшие доски, которые не мешало бы заново проконопатить. И никакого жука или сверчка. Только толстый паук, плетущий паутину. Но пауки не жужжат.
— Все я там проглядела. Ничего нет. С какой стати мне тебя обманывать?
Обескураженный Тин Вин встал. Чему же верить: словам Су Кьи или собственным ушам?
— Пойдем во двор. Там послушаем, — попросил он.
Они вышли, встали у двери. Тин Вин держал Су Кьи за руку, а сам пытался сосредоточиться на незнакомом звуке. Казалось, рядом кто-то пьет, причмокивая. Тин осторожно спросил Су Кьи, не слышит ли и она подобного. Женщина понимала, насколько ему важна ее поддержка… Однако грех обманывать слепого. Вокруг Су Кьи раздавалось множество других звуков, но тех, о которых спрашивал Тин Вин, она не слышала.
— Тин, мы тут одни. У нас нет ни кошки, ни собаки. И скотины домашней нет. Некому пить с причмокиванием.
— Я не утверждаю, что именно пьет. Просто по звучанию похоже, будто кто-то, слегка причмокивая, высасывает сок. Это совсем недалеко от нас.
Су Кьи отошла на несколько шагов.
— Здесь? — спросила она.
— Нет, чуть дальше, — сказал Тин Вин.
Су Кьи дошла почти до самой ограды, встала на колени, прислушалась.
— Теперь слышишь?
Это был не вопрос. Просьба, отчаянная мольба. Су Кьи охотно отдала бы жизнь, только бы эти звуки действительно существовали.
— Ничего не слышу.
— А что ты видишь?
— Нашу ограду. Траву. Землю. Цветы. И никто не пьет с причмокиванием.
Прежде чем встать, Су Кьи еще раз взглянула на желтые орхидеи. Из цветка неторопливо выползла мохнатая пчела.
6
В песке было все лицо. Он скрипел на губах, забивался между зубами. Тин Вин лежал в дорожной пыли, ощущая себя жуком, опрокинувшимся на спину. Он едва сдерживал слезы. Нет, он почти не поранился. Просто было стыдно, и гнев душил. Утром он попросил Су Кьи не заходить за ним, решив, что из монастыря вернется один. И добавил, что сумеет найти дорогу, и вообще — пора учиться ходить без провожатых.
Тин не знал, что послужило причиной внезапного падения. Возможно, камень или корень. А может, борозда, проделанная в земле дождем. Зато точно понимал, что стал жертвой самого опасного заблуждения, именуемого чрезмерной самоуверенностью. Он потерял бдительность, позволил себе думать о посторонних вещах, а не о том, как и куда поставить ногу для очередного шага. Зрячие утверждали, что могут держать в поле внимания сразу несколько вещей или дел. Но правда ли это, или они лишь думают, что могут? Как бы там ни было, он на такое не способен, и это главное. Мало того что из-за собственной беспечности грохнулся — ему еще и не хватило смирения спокойно принять падение. Позволил себе рассердиться, а гнев — лучшее топливо для пламени хаоса. У Май был прав: злость делает человека слепым и глухим. Тин Вин не раз убеждался в справедливости слов старого монаха. Стоило ему поддаться даже обычному раздражению, как он спотыкался или налетал на стены и деревья.
Тин Вин встал, обтер лицо подолом лонгьи и пошел дальше. Его движения сделались робкими и неуверенными. После каждого шага он останавливался и ощупывал путь бамбуковым посохом, словно везде поджидала опасность.
Поскорее бы добраться домой. А ведь сегодня он собирался погрузиться в мелодии города, впитать их в себя и запомнить. Была даже мысль забрести на рынок, куда постоянно ходила Су Кьи. Но теперь многообразие звуков пугало. От каждого шуршания и шипения, шелеста и свиста исходила угроза. Гнев лишил его сил. Собачье тявканье повергало в ужас. Даже обрывки чужих разговоров не будили в нем прежнего любопытства.