Шрифт:
ИТОРР КАЙЛ
Искусство - вечно
Vita brevis, ars vero longa,
occasio autem praeceps,
experientia fallax,
judicium difficile.
Hyppocrates
Жизнь коротка, искусство долговечно,
случайности - непрочны и беспечны,
обманчив опыт - и нельзя судить
тех, кто не стал чужою жизнью жить...
Не совсем Гиппократ
Все мы время от времени совершаем глупости. Это заложено в человеческой природе. Дэвид Эддингс "Хранители Запада"
Что было, снова может повториться, И род людской того да устрашится! Роберт Эрвин Говард "Череп молчания"
ЭПИЗОД. ХУДОЖНИК
Слева лежал желтоватый прямоугольник лучшего пергамента, какой он только мог себе позволить. Справа - семь перьев разной толщины и медная чернильница с откинутым колпачком. Прямо перед ним покоились стилос и навощенная дощечка. Когда желаемый образ, наконец, обрел форму и прочно впечатался в рассудок, он взял стилос и провел по дощечке первую черту. Привычным аккомпанементом к работе в голове звучали строки, услышанные несколько лет назад, где и как именно - он уже толком не помнил...
Видеть то, что никто не видит,
Слышать то, что никто не слышит,
Помнить то, что давно забыто,
Чудо? Дар? Иль проклятье Высших?
Вот изображение на дощечке стало точным: ни единой недостающей линии, ни единого лишнего штриха. Тогда он подвинул пергамент и обмакнул в чернильницу самое тонкое из перьев. Перо оставило черный, чуть отблескивающий в косых солнечных лучах след; после завершения работы, когда рисунок будет как следует просушен на раскаленных камнях, чернила и пергамент станут единым целым, и ни один дождь не сможет уничтожить или испортить изображения. Мурлыкая неровные строчки, художник проводил черту за чертой...
Знать о том, что никто не знает,
Вожделеть к не нужному прочим,
Быть таким, каких не бывает,
Это случай? Иль тень пророчеств?
Наконец, рисунок был завершен. Все на месте, каждая черта полна смыслом и чувством, а скрытых символов ровно столько, сколько необходимо для создания цельного образа, и ни одним больше. Грозный
Говорить в тишине подземной,
И молчать в поднебесной выси
Для чего в этой жизни бренной
Быть подобным болотной слизи?
В этот миг он посмотрел на рисунок глазами зрителя, а не создателя. И глаза изображенной фигуры впились в него, подобные когтям разъяренной пантеры...
– Что с ним случилось-то?
– спрашивали потом. - Сердце схватило, - ответствовали всезнающие соседи, - жил-то один-одинешенек, даже помочь некому было... Когда нашли, уже остыл он, сердешный. По одежде и манерам одного из любопытных легко было принять за слугу знатного господина, причем слугу доверенного, не из последних. Подойдя к старушке, у которой художник уже давно снимал комнату - хозяйка определенно была опечалена смертью постояльца, а не потерей дохода, - посланник спросил: - Могу я осмотреть комнату? - На что тебе это, любезный?
– отозвалась хозяйка.
– У него там только всего и есть, что стол, табурет, лежанка да чернильница... Деньги, что появлялись, он всегда у меня держал. Переходя из рук в руки, тускло блеснул серебряный кругляш. - Мой господин кое-что заказывал ему, - пояснил пришедший, - и если работа закончена, я возьму ее с собой, а деньги, какие положено, отдам тебе. Договорились? Хозяйка гостиницы пожала плечами. - Хорошо, пойдем. Только я там ничего такого не нашла. Действительно, на столе лежала только покрытая воском дощечка лучи закатного солнца успели обратить эскиз в оплывшую неразбериху кривых, ямок и загогулин, - несколько перьев и аккуратно закрытая чернильница. - Тут вот он и сидел, и голову на стол уронил, вроде как будто заснул...
– хозяйка всхлипнула и утерла глаза краешком не слишком чистого передника. - Рисунков не было?
– деловито спросил посланник; его мало трогала смерть незнакомца, пусть даже и связанного с его господином. Пусть даже ОЧЕНЬ тесно связанного. Старушка только качнула головой. - Не успел, знать, - она показала на чистый прямоугольник желтоватого пергамента, - вот на таких он всегда рисовал. Пару картинок как-то мне подарил, да еще одну - дочке, на свадьбу... Выслушав немудреную повесть до конца, посланник кивнул, вознаградил вновь заплакавшую хозяйку еще одной серебряной монеткой, и ушел - докладывать господину о несостоявшейся покупке. Уже за городскими воротами, в предместьях Саламанки, пустив каурого рысью, он обогнал высокого воина в старом панцире-лорике и с закинутым за спину круглым щитом. Наемник шел широким шагом, но скорее по привычке, а не куда-то торопясь, и что-то мурлыкал себе под нос. Проезжая мимо, посланник разобрал:
На свету - быть неверной тенью,
В темноте - не сливаться с тьмою...
Я от казни иду к спасенью,
Но никто не пройдет за мною...
Эфес длинного меча согласно звякнул о вытертые латунные пластины воинского пояса. Наемник привычным жестом поправил оружие и свернул на боковую тропинку, не удостоив проехавшего рядом всадника даже взглядом.
1. Звезды не умеют лгать
– Азиз, о непутевый сын греха и нечистот, да куда же ты запропастился? Темнокожая старуха, шаркая, обогнула угол хижины, не переставая честить на все лады бестолкового Азиза. Переступавший порог юноша в белоснежных одеяниях уделил всей этой суете внимания не больше, чем император отдаленной Срединной державы - дождю, выпавшему на южных отрогах Кавказского хребта. Юноша, несмотря на горделивую осанку и манеры истинного высокородного, не походил ни на чистокровного сокола-курейшита, ни хотя бы на коршуна-бербера. Волосы его, аккуратно подстриженные, были пепельно-серого оттенка, а глаза (в обычные для юноши минуты спокойствия, как, например, сейчас) отсвечивали глубоким аметистовым блеском. Воистину, как говорят сказители, "он был подобен новенькому динару"; только у простого правоверного таких вот ярких монет водиться никак не должно, ибо чеканятся они во враждебных истинным сынам ислама странах Испании или Италии. - Ты чувствуешь, что готов?
– спросил появившийся рядом старец. Юноша едва доставал ему до плеча, хотя был не так уж мал ростом. - Нельзя всю жизнь прятаться от опасностей под стеклянным колпаком твоего крова, подобно тепличному нарциссу. Под мохнатыми кустами бровей старца мелькнула усмешка - одобрительная или презрительная, навряд ли смог бы сказать даже обладатель более внимательных глаз, чем у юноши. Хотя тот был далеко не слепым. - Тебя будут считать трусом, не достойным носить оружие. - Истинное оружие - разум, о Хаким Зу-ль-Аккан, а вовсе не кусок отточенного железа. - Этого оружия у тебя не отнять, - кивнул старец.
– Однако помни также, что пользоваться им надлежит с большой осторожностью. У хорошего воина сабля не обнажается попусту, твое же оружие должно быть еще более скрытым. И если вступаешь в бой... - Не проявляй пустого милосердия, - завершил юноша.
– Твои уроки я помню. - Помнить - недостаточно, Орас.
– Зу-ль-Аккан извлек из широкого рукава своего полосатого халата кривой кинжал-джамбию в простых кожаных ножнах, с неброской медной рукоятью.
– Если дойдет до действия, это тебе пригодится. Не очень умело закрепив оружие на поясе, Орас низко поклонился наставнику и прихватил из-за двери тонкий белый посох, доходивший ему до подбородка. Не взяв с собою ни припасов, ни меха с водой, он пересек границу оазиса, и спустя четверть часа полуденный воздух Берберской Сахары растворил в себе белую фигуру. Хаким Зу-ль-Аккан, не дожидаясь ночи, достал из заветного короба полированную пластину древней черной бронзы; он добыл это волшебное зеркало при разграблении Картагена ордами Гензериха, когда носил другое имя, да и обликом был весьма мало похож на себя теперешнего. Брызнув на зеркало водой, маг прошептал заклинание; из матовой темноты металла на него холодно посмотрели зрачки светил, каких давно уж не увидеть на ночном небосводе. Хаким выдержал испытание и подвинул к себе другое сокровище из того же короба - свиток желтого папируса, испещренный иероглифами края Миср, на древнем языке его обитателей - Та-Кемт. Потребовалось некоторое время, чтобы разыскать в записях жреца-звездочета Черной Земли нужные символы, но старому магу некуда было спешить. Завершив дело, он осторожно свернул свиток, еще более осторожно вытер зеркало и снял чары. Крышка невидимого короба глухо стукнула, скрывая старинные сокровища. - Иногда мне кажется, - пробормотал Зу-ль-Аккан на забытом значительной частью смертных языке, - что небесные светила обладают собственной волей. И не заблуждаются ли эти премудрые старцы, утверждая, будто звезды не умеют лгать?..
2. Сказки творятся жизнью
Источника видно не было, но он скрывался где-то тут. Иначе пустыня давно поглотила бы этот уголок, подступив вплотную к Атласовым Клыкам. Ветхая хижина в фарсанге от скал выглядела так, словно помнила еще основание Картагена. Ночи на юге всегда опускались внезапно; когда полная луна исчезала с небосвода, съеденная злым драконом - как сейчас, например, - разглядеть что-либо на расстоянии вытянутой руки было сложновато даже для зоркого глаза. Кравшемуся впотьмах человеку удавалось не создавать большого шума благодаря скорее везению, нежели охотничьему умению беззвучно подкрадываться к добыче. Хотя в охоте он был немного сведущ. Вот он подобрался к хижине шагов на тридцать - и замер, услышав голоса. Женские. - Будь у меня венец, - с жаром молвила первая, и его воображение сразу нарисовало обладательницу этого голоса: крепкую, пышнотелую, со взором, подобным пылающему очагу, и упрямым, капризным нравом темноволосую дочь марокканских оазисов, - я могла бы заставить котел кипеть вечно! И варева моего достало бы на всех, даже если оделять не только сынов Берберии! - Что котел, Саилар, - презрительно сказала вторая, и голос тут же сотворил у него в голове очертания высокой, гибкой как змея, острой на язык и готовой на все ради достижения цели кареглазой дочери знойного Шеша, - достанься венец мне, я бы сумела соткать такой узор, такое покрывало, что у всякого посягнувшего на скрытые под ним святыни отсохли бы руки! А дерзнувший поднять взор на гору Пути, Джабал Тарик, - вмиг ослеп бы, если только он не чистокровный потомок Владык! - Все это так, Медеар, - мягко проговорила третья, и ему почему-то привиделась невысокая, стройная, светлоглазая дочь берегов Внутреннего моря, чей тихий и уступчивый характер заставлял припомнить пословицу о джиннах, обитающих в спокойных и кристально чистых озерах.
– Но только венец не для нас. Одному лишь Владыке дано носить его. Зато наш дар - умение править носящим венец! И став спутницей Владыки, его руками я рискнула бы добиться всего, чего хотите вы - и много, много большего! Тут на горло ночного пришельца легла петля. Сила, намного превосходящая его собственную, вздернула его на ноги. Хрустнули сухие ветви кустарника. - Девочки, у нас гость, - раздался еще один женский голос, однако сейчас воображение отказалось служить цеплявшемуся за жизнь человеку, - ну-ка, приведите себя в порядок, да поживее! - Но, мама, ты же сама приказала... - Цыть, Адар! Будут и другие ночи, это не последняя Черная Луна в нашей жизни. Справиться я могу и сама, а вот гостей таких поискать. Верно я говорю, а?
– последнее уже относилось к болтавшемуся в петле "гостю", по очевидным причинам не способному выдавить из себя ни одного членораздельного звука. Волшебная петля соскользнула столь же внезапно, сколь и затянулась. Человек рухнул на четвереньки, кашляя и жадно глотая холодный воздух. Левая рука, однако, уже тянулась к заткнутому за пояс небольшому ятагану. - А вот этого не нужно, милок.
– Вспыхнул бледный огонек-светлячок, и при виде возникшего из темноты морщинистого лица пальцы его застыли, так и не коснувшись резной рукояти из рога либийского буйвола. Да и не только пальцы; холод суеверного ужаса сковал все тело. Старуха хихикнула. - Помните, значит, еще Берберскую ведьму, а? Ну полно, парень, не съем я тебя.
– Ухмылка обнажила острые зубки, каким позавидовали бы многие женщины куда моложе двухсотлетней героини детских "страшилок" и значительно менее приятных историй для взрослых. Девочки, а ведь все ваши мечты могут стать правдой. К нам тут пожаловал эр-Рахман Ади ибн-Керим, наследный принц берберского престола собственной персоной! Занятно, а? Любые, даже самые что ни на есть сказочные сказки, творятся жизнью!..
3. В собственном аду
Я шел по времени назад, из темноты на свет; и тлел в воспоминаньях ад, которого уж нет. Мгновенье обгоняло час, а день столетьем был - покуда не раздался Глас, который я забыл. Я помнил то, чем должен стать, но то, что было мной - исчезло, повернуло вспять, столкнувшись со стеной - стеной, в которой есть врата, и жизнь за ними... Нет! О небо, как же жжет Черта, мой груз забытых лет... Вперед, вперед, туда, где явь не обратится в сон, в кошмарный сон убийств, облав и битв за Черный Трон. Туда, где памяти пески, впитавши кровь и пот, светлы вновь станут и сухи - и прошлое уйдет... Я шел - и Нави серый мех мне ноги щекотал, и встречных Знаков тихий смех меня сопровождал, и слово о вчерашних днях (вчерашних для меня, грядущих для живых...) в тенях сплетало сеть огня. И слов моих седой огонь обжечь теперь не мог; в нем жара не было, ведь он был мертв. Как весь мой род, и как я сам... Зачем?! К чему себе же в грудь вонзать минувших грез клинок? Ведь тьму страданьем не изгнать... Нет! Пусть мне суждено забыть, пусть сгину я в ночи, пусть тот, кем мне придется быть, не сможет взять свечи и тайной следовать тропой, - плевать! Пока иду, я буду жить - самим собой. И в собственном аду.
4. Храм Асты
– Айе, да откуда только ты все это знаешь, Таран? Стратег великий у тебя в предках был, что ли? Барон засмеялся, сам подивившись, что употребил столь мудреное слово имперских времен - "стратег". Два оруженосца тоже для приличия заулыбались. Улыбнулся и вызванный для разноса старшина наемников Таран, однако от этой улыбки почему-то перестали смеяться все остальные. - Дон Вальмунд, меня начальником этих чертей не из-за происхождения сделали. - Начальник тут я!
– рявкнул барон. - Конечно, дон Вальмунд. Вы приказываете мне, а я - наемникам. Кажется, у людей образованных это зовется "иерархия". Услышав еще одно мудреное слово из языка павшей Империи, оруженосцы явно почувствовали себя не в своей тарелке. Барон был покрепче и только поджал губы. - Пять нарядов вне очереди и неделю без вина. - Как прикажете, - наклонил голову Таран.
– Продолжать? - Да. - Наша конница неплоха против лигуров или иберов, но с леонскими рыцарями ей не тягаться. Каталонские всадники-горцы перед прямым ударом не устоят, однако они легче и выносливее - если будут метать дротики и не ввязываться в ближний бой, поле останется за ними. Что до пехоты - иберы, если атакуют, храбрее и в чем-то посильнее наших, хотя мы снаряжены лучше. Я бы посоветовал конницу, пращников и стрелков использовать для прикрытия и отвлекающих маневров, а основной удар оставить за тяжелой пехотой. - Все сказал? - Не совсем, дон Вальмунд. Пехоты нужно вдвое больше, чем сейчас, и подготовка должна быть посерьезнее. Занимайся этим я сам, я бы принимал всех, кто желает служить, устраивал испытания - и непригодных гнал в три шеи. Из оставшихся берусь сделать хороших солдат за несколько месяцев. Вальмунд издал неразборчивое рычание. - Почему ты думаешь, что я послушаюсь твоих советов? Наемник пожал плечами. - Господин барон, обычно полторы сотни бойцов удачи не затем на службу берут, чтобы они нужники чистили... - Родрик, Янгер - оседлать трех наших лошадей, - не оборачиваясь, бросил Вальмунд оруженосцам. Когда те бегом ринулись выполнять распоряжение, он тихо добавил: - Кому проговоришься, на месте закопаю. - Наемники верны, пока их не обманывают. Это барон и так знал. Ради чего и пошел на дополнительные расходы. Ради чего и несравненную самоуверенность старшины наемников терпел. Потому что нуждался в его людях, а главное, в опыте Тарана. За последние несколько лет этот взявшийся неведомо откуда воин заработал среди вольных солдат Астурии и Лигурии такой авторитет, что мог бы армию набрать, предложив только половину обычного жалования... а главное, был дьявольски умен и изворотлив. Грамотой Таран вроде бы не владел, говорил, как не слишком образованный уроженец юго-восточной Астурии (Мадрид, может быть, Саламанка или Толедо). Но знал да умел столько, сколько не всякому знатному военачальнику доступно было!.. Наемники верны, пока их не обманывают, только как раз обманывали наемников частенько. Не каждый раз, понятно, и не через раз, но случалось. Обычно дело развивалось так: наемников бросали на самый жаркий участок битвы, и если те все-таки одолевали и требовали своей награды - оставалось их слишком мало, чтобы подкрепить свои требования силой. Какую-то долю им, разумеется, выделяли, но и только. Лет пять или шесть назад магистрат вольного города Бургоса, что лежит в северной части астурийско-иберийского пограничья, попытался провернуть этот старый трюк с полусотней солдат удачи, которая была призвана защитить горожан от распоясавшихся сверх всякой меры разбойников-иберов. Фокус было удался, но младший командир Таран неожиданно повернул свою двадцатку в ратушу, без большого труда расправился с охраной и взял в заложники насмерть перепуганных правителей города. Затем в краткой и выразительной речи сообщил, что если к полудню следующего дня его люди не получат по сорок солидов на брата плюс по десять солидов для передачи наследникам каждого из погибших - к вечеру наследники многоуважаемых членов магистрата будут подсчитывать СВОЕ наследство. Деньги доставили к утру. Наемники в гробовом молчании покинули город, никого пальцем не тронув, а потом закатили праздник. С тех пор на солдатах удачи пытались нажиться дважды. Во второй раз наемники порядком рассердились и, не утруждая себя ультиматумами, захватили и разграбили замок вероломной "хозяйки", принцессы Лианны, старшей сестры Данкварта Лигурийского. Король предпочел закрыть на это глаза, поэтому трон под ним только пошатнулся. Мудрое решение: ввяжись Данкварт в открытую войну с наемниками, не стало бы у него ни трона, ни головы. В чем полтора года спустя убедился Филипп Астурийский, попытавшись запретить носить оружие людям неблагородного происхождения либо не находящимся у таковых на службе. Не любил король солдат, что сражаются за деньги, вот и попытался их приравнять к разбойникам. Приравнял. "Новые разбойники" быстро столковались с разбойниками старыми, на ближайшей же охоте король попал в искусно продуманную ловушку - и лишился короны вместе с головой. Корону потом нашли, голову - нет. Племянник Филиппа, Рандвер, заняв трон, немедля отменил указ дядюшки и в качестве примирения предложил наемникам постоянную службу. Некоторые согласились, но многие предпочли оставить все как есть. Таран был, разумеется, среди последних, что Вальмунда более чем устраивало. Обычные солдаты не годились для его замысла. Обычный солдат - не войдет с оружием в храм Асты.
5. Навстречу неизвестному
Опьяненный свободой, юноша в белых одеяниях скользил в потоках жаркого воздуха, едва касаясь песка подошвами сандалий. Сила переполняла его; казалось, стоит протянуть руку - и в ладонь ляжет кусочек голубого хрусталя, отколотый от небесной сферы. Хотелось петь, кричать во все горло, швырять на ветер полыхающие, звонкие рифмы... Увы, эта последняя мысль тут же ниспровергла Ораса с вершин радости, грубо ткнув лицом в пыль разочарования. Сию грань Искусства - стихосложение, умение придать обычным словам мощь самых могучих заклинаний, - он так и не освоил. Сила-то у юного мага была; по словам учителя, имелись также кое-какие способности. Однако, судя по всему, дар поэта в эти способности не входил. Орас не терял надежды когда-нибудь раздуть в себе искру этого дара - то, что таковая имелась, сомнению не подлежало, Искусство не напрасно зовется Единым: коль скоро он подчинил себе одну из граней этого бесценного самоцвета, вполне можно было надеяться, что со временем ему удастся овладеть и другой. Но пока надежда так и оставалась надеждой. Со вздохом развеяв мечты о радужном Искусстве, юный маг сосредоточил свое внимание на серой действительности. Серой, правда, видел ее один он, не различавший красок и оттенков иначе как при помощи заклинания Истинного Зрения. Вообще-то как раз серого цвета вокруг не было: лишь белесое от жары небо, белесый все от той же жары песок, раскаленный белый шар солнца, медленно склоняющийся к западу... Зу-ль-Аккан, правда, доказывал, что солнце на самом деле не белое, а желтое и даже чуть зеленоватое, но Орас так и не сподобился вникнуть в эти разъяснения. Да он и не хотел вникать: все небесные светила его интересовали мало. Куда более увлекательным казалось то, что имеется внизу. Например, на земле, именуемой Ахаггар, есть руины города прадавних времен, к которым он сейчас и направлялся. Точнее, сообразил Орас лишь мгновением позже, у которых он уже как раз находился. Песок, солнце и ветер изрядно поработали над остатками поселений неведомого народа. Не зная, что тут некогда располагался город, трудно было заподозрить следы обитания человека в растрескавшихся, выщербленных глыбах. К тому же и располагались они более чем странно, без видимого порядка... Орас нацарапал концом посоха нужный Знак и взмыл в воздух в обличье коршуна. В отличии от сокола или ястреба, коршун свободно мог парить в небесах часами, а зрением он не уступал этим "благородным" птицам, отчего-то столь почитаемым магрибскими специалистами по заморской науке геральдике. Предчувствие не обмануло Ораса. С высоты птичьего полета руины походили на вытянутую, сплющенную с боков спираль. И центром искаженных витков был... Цвет! Орас рухнул вниз, на лету принимая человеческое обличье. Приземлился он удачно, отделавшись несколькими ушибами. Нет, мир был все тем же, состоявшим из различных оттенков серого; и все-таки он только что видел, ВИДЕЛ настоящие цвета! Не при помощи чар - собственными глазами, пусть и птичьими! В тот самый момент, когда... Буквально перелетев через рассыпавшийся от старости продолговатый монолит, Орас вмиг оказался у плиты, замеченной сверху. Сердце разрушенного города - если нюх не подвел мага, что было маловероятно, - все еще хранило в себе НЕЧТО. И раз так... С величайшей осторожностью Орас начертил в мелкой песчаной пыли еще один Знак. Посох в его руках дрогнул - и вспыхнул бледно-лиловым пламенем, вмиг обратившись в пепел! Маг отскочил, инстинктивно пригибаясь, однако опасность - если здесь вообще была опасность, в чем, впрочем, он не сомневался, - уже миновала. Или напротив, еще не пришла. Тяжкая каменная плита, которую не могло сокрушить даже всемогущее время, с шорохом обратилась в клубящийся дым. Открылись ведущие вниз узкие ступени. На всякий случай Орас сотворил оберегающий Знак - а затем, как и подобает Ищущему, шагнул вперед, навстречу неизвестному.