Искусство жить на сцене
Шрифт:
Но так в природе не бывает: все органическое должно пройти сначала через невзрачный зародыш.
А мы часто даже не замечаем их, эти драгоценные ростки, или считаем их ни за что — думаем: это праздные мечтания, жалкие обрывки мыслей, глупое беспокойство души.
Умение почувствовать в себе художественный зародыш роли и смело растить его — главное свойство художника-актера.
Наши простенькие упражнения кроме всех прочих нужных качеств вырабатывают в актерах это драгоценное свойство.
Как же определить появление ростков творчества? И как помочь им развиться?
Тут нам помогает уже описанный
«Пустота» эта нужна для того, чтобы отчетливо отграничить момент появления «зародыша»: все, что появляется после этой пустоты, и есть уже ростки творчества.
Повторяю еще и еще раз: речь идет не об оформлении в сознании актера какого-то образа, который ему надо затем воплотить. Художественный зародыш актера — это новое самоощущение, это начало творческого перевоплощения, это предчувствие нового «я».
Но не думайте, что это новое «я» так вас целиком и захватит. Его, вполне сложившегося, еще нет. Есть только предчувствие его, робкие ростки его.
И теперь забота: как бы помочь ему вырасти и реализоваться?
Практически это решается так: дайте ход всем этим росткам — больше ничего и не требуется. Пошли мысли? Пусть идут. Возникли чувства, ощущения? Не мешайте им; пусть появляются потребности, неосознанные влечения — не стесняйте их; вырываются разные мелкие автоматические движения — дайте им полную свободу. Целиком отдайте себя на волю решительно всего, что есть в вас и что просится из вас.
Отдайтесь с полным доверием, без колебаний и сомнений. В этом один из величайших секретов нашей «техники».
Дайте жить живым росткам. И не смущайтесь тем, что будет получаться (особенно вначале) совсем не то, что вам рисовалось заранее,— так и должно быть. Месячный младенец совершенно не похож на взрослого двадцатилетнего юношу,— а как же иначе? Если бы он был похож, вы сами назвали бы его нежизнеспособным уродцем!
В школьной практике часто зарождается что-нибудь совсем не «интересное» — вероятно, можно было бы придумать куда занятнее, умнее, красивее. Но нас это не должно беспокоить. Мы ведь сейчас чем заняты? Мы хотим научить актера зарождению творчества и отдаче себя ему, а уж «интересное» это будет творчество с театральной точки зрения или «неинтересное» — сейчас для нас неважно.
Собственно говоря, та «техника», какая сейчас описывается, может казаться повторением: мы ведь уже о ней много говорили. Да, только не было еще сказано этого многозначительного слова: художественный зародыш.
Теперь, когда оно сказано, творческий процесс становится еще более понятным.
Пробалтывание слов
При описании первых уроков было упомянуто вскользь о таких случаях, когда ученик слишком быстро выпаливает все слова. Этюд кончился, а мы, зрители, ничего не успели понять.
Такое явление случается почти на всех первых уроках. Это даже и не ошибка, это просто недоразумение: ученик еще толком не разобрал, что от него требуется. Он слышал, что вы просите делать и говорить так, чтобы все у него «делалось» и «говорилось» само собой, чтобы он не задерживал себя и не подталкивал. Вдуматься же в это он не успел и понял чрезвычайно примитивно.
Однако это недоразумение дает вам возможность подсказать одну чрезвычайно важную деталь в технике задавания себе слов и в технике «начала».
— Хорошая погода. Давно не было таких дней. Вот бы в волейбол!
— Что ж, вот и пойдемте. Там уже ребята играют.
— Правда? Пойдемте.
Повторили текст. Едва повторили, как девушка мгновенно выболтала партнеру все свои слова. «Хорошая погода...» и т. д. Своей поспешностью она заразила и его, и вся сцена прошла так, что мы и оглянуться не успели.
Давайте-ка без лишних рассуждений — еще раз. Только вот что: как только повторите слова, так выбросьте все из головы, забудьте, как будто никаких слов не «заказывали».
Повторили. Она выполняет указание: пытается забыть, отбросить текст, который только что повторяла. Это ей удается — видно, что она несколько секунд не думает, живет какими-то несознаваемыми и, может быть, очень примитивными ощущениями. Заметно, что ей немного не по себе, должно быть, осталась какая-то неудовлетворенность от неудачно выполненного этюда...
— Вам почему-то неудобно, беспокойно,— шепчешь ей,— пусть так и будет, и «пускайте себя» на это: неудобно так неудобно — значит, так и надо.
Она укрепляется в своем самочувствии, и оттого, что ей не по себе, оглядывается... Взор ее падает на окно. Она страшно удивлена: там чудесно светит солнце.
«Хорошая погода!» — это было сказано так: «Какая, оказывается, замечательная погода! А мы тут сидим, киснем!» — «Давно не было таких дней. Вот бы — в волейбол!»
Партнер ее, которому, как видно, совершенно безразлично, светит сейчас солнце или нет — ему бы только в волейбол сыграть,— прислушивается к чему-то происходящему во дворе. Едва только он услыхал: «Вот бы в волейбол!» — как подхватил: «Что ж, вот и пойдемте! Там уже ребята играют». «Правда?» — обрадовалась она. Он качнул головой в сторону окна, откуда шли звуки, похожие на удары мяча... «Пойдемте» — заторопилась она. И они поспешно вышли из класса.
— Какая разница между первым и вторым разом? — спрашиваю я ее.
— В первый раз я заторопилась, а во второй — нет.
— Так ли? Вспомните: в первый раз вы повторили текст, чтобы лучше его запомнить, но не постарались забыть его, не «выбросили из головы», и он...
— Да, да! и он сразу полез мне на язык.
— А вы?
— А я, мне кажется, сделала правильно: я не сопротивлялась — хочется говорить, я его и сказала.
— Совершенно правильно. Значит, ошибка совсем не в торопливости (хоть вы и проболтали все свои слова скорее чего и быть не может), а в том, что, повторив текст, вы не потрудились забыть его, отбросить от себя. Он все еще и звучал в вас. Ну и посыпался сразу. Куда же ему деваться?