Исландская карта. Русский аркан
Шрифт:
В бороде ярла открылся провал рта с крупными желтыми зубами. Рутгер захохотал во все горло.
Полосатая, как шершень, труба «Победослава» продолжала извергать черный угольный дым. Одна из оттяжек трубы лопнула, заменить ее не было времени. Дым лез и из осколочных пробоин в трубе, уменьшивших тягу. Два матроса под командой младшего унтера накладывали брезент на наиболее зияющие дыры и приматывали его проволокой.
И не было крови на палубе, припудренной
Две ручные гранаты со снятыми рубашками и пудовый мешок превосходного цемента, не отсыревшего благодаря двойной упаковке из вощеной бумаги, дали необходимый эффект. Пыхачев приказал одновременно со взрывом стравить часть пара. Серо-белое облако окутало корвет, взвившись до брам-стеньги, и медленно поплыло, гонимое слабым ветерком. Корвет остановился. Вокруг него вставали столбы воды, но он больше не отстреливался. Одна бомба срикошетировала от борта и разорвалась в воде.
Вскоре обстрел прекратился. Избитый «Победослав» чуть заметно покачивался на мелкой зыби. «Чухонец» еле-еле ковылял, натужно вращая искалеченные гребные колеса. Его орудие молчало, опустив хобот так, что он нацелился в чудом уцелевший фальшборт, бизань-мачта была снесена, и больно было смотреть на Андреевский флаг, полощущийся на мачте последние минуты.
«Что делает Басаргин? – пронеслось в голове Лопухина, наблюдавшего за „Чухонцем“ в иллюминатор кают-компании. – Самое время затопить судно и спасаться. Быть может, пираты не станут расстреливать шлюпки, у них иная цель…»
Потом он улыбнулся, и улыбка вышла хищная. Он все понял.
– Барин, куда же вы? – встрепенулся Еропка. – Убьют вас там!
– Ничего, может, не убьют, – усмехнулся граф. – Зато увижу кое-что интересное. А ты можешь остаться здесь.
– Да вы меня уж не знаю за кого держите, барин! – обиделся слуга. – За читателя «Одиссеи» какого-то, честное слово!
Орудийная прислуга укрылась за фальшбортом. По одному выныривая из трюма, вдоль фальшборта пробирались, согнувшись в три погибели, морские пехотинцы в черных, не припорошенных цементной пылью бушлатах.
В серой палубе корвета открылся черный люк. Вокруг него суетился лейтенант Гжатский, наблюдая, как тали тащат наверх четырехаршинный стальной цилиндр.
Лопухин успел как раз вовремя – выскочивший на мостик Пыхачев уже потрясал кулаками, собираясь разразиться бранью по адресу «этого идиота».
– Он не идиот, Леонтий Порфирьевич. Позвольте лейтенанту действовать самостоятельно. И вот еще что… прикажите-ка спустить флаг.
– Андреевский флаг? – дернулся Пыхачев. – Да вы в своем уме?!
Спуск флага во время боя равносилен сдаче корабля – так гласит Морской устав. В нем не указано только одно: неразумно придерживаться каких бы то ни было правил в бою с противником, издревле имеющем обыкновение плевать вонючей слюной на все правила, придуманные цивилизованными людьми.
Остается, правда, еще самоуважение…
Обижаться Лопухин и не подумал, а уговаривать было некогда. Несуразный, похожий на амбар броненосец уже подошел настолько близко, что не представляло труда оценить калибр его орудий невооруженным глазом. Приближались и другие пиратские корабли.
– Именем его императорского величества приказываю спустить флаг, – отчеканил Лопухин. – До верхушки стеньги. А там он пусть застрянет. Ясно?
– Теперь ясно, – просиял Пыхачев. – Я еще пошлю кого-нибудь наверх, пусть возится с флагом, якобы пытается сорвать его, раз не получается спустить…
О том, что «Победославу» в любом случае придется выдержать жестокий залп, не было сказано ни слова – зачем указывать на то, что и так понятно? Главное, чтобы противник не начал разносить корвет в щепу раньше времени.
Еще есть шанс вырваться из капкана. Но «Чухонец» пропал, это ясно как день…
Канонерка подошла близко и легла в дрейф. Напоследок ее так вильнуло, что она развернулась румбов на двенадцать, обернувшись носом к амбароподобному броненосцу, обходящему «Победослав» с кормы. Канонерка напоминала ребенка, в надежде на защиту жмущегося к ноге взрослого, попавшегося опытным «потрошителям» и не способного защитить даже себя.
На мостике полуразрушенного суденышка как ни в чем не бывало стоял капитан Басаргин. Граф мог бы поклясться, что он едва заметно кивнул, обращаясь к кому-то на борту «Победослава».
– И… взяли! – вполголоса скомандовал Гжатский.
Десять пар рук подхватили стальной цилиндр самодвижущейся мины. Лейтенант, торопясь, вворачивал взрыватель.
– В кого? – только и спросил Лопухин, подставивший руки вместе с матросами и сразу ощутивший нешуточный вес смертоносного прибора.
– Если уж бить, то большого зверя… На корму ее! Боцман, расчистить дорогу!
Квадратный торс Зорича замелькал впереди. Удивительно: боцман как будто раздвоился, успевая отшвыривать обломки, убирать с дороги обвисшие канаты порванного такелажа, сердито цыкать на морпехов, и все это одновременно. Но все-таки граф едва не выпустил ношу, внезапно споткнувшись о мягкое, и понял, что это был убитый.
Страшенное туловище броненосца надвинулось тучей. Глыбой. Серым айсбергом. Смрадно дышащим допотопным зверем. Оно приближалось по инерции, застопорив машину, и медленно катилось в каких-нибудь ста ярдах за кормой корвета. Стали хорошо видны не только три огромных пушки, выглядывающие из портов, но и головки огромных болтов, крепящих к скелету чудовища толстую броню.
Взбурлило. Винт взбаламутил воду. Чудовище останавливалось.
И внезапно раздался такой грохот, что Лопухин, хоть и ждал его, чуть было вторично не выпустил мину из рук.
Одиннадцатидюймовка «Чухонца», наклоненная вниз под предельным углом, выпалила. Двадцатипудовая бомба, снеся фальшборт канонерки, ударила в ватерлинию броненосца.
– Раскачали! – несвойственным ему тонким фальцетом закричал Гжатский. – На счет «три» – бросай! Раз… два…
«Только бы успеть», – пронеслось у Лопухина в голове.